Былого слышу шаг - Егор Владимирович Яковлев

Узнав, например, что во времена Николая I была заложена кирпичом и превращена в сарай проездная арка собора Двенадцати апостолов, заметил: «Ведь вот была эпоха — настоящая аракчеевщина… Все обращали в сараи и казармы, им совершенно была безразлична история нашей страны…» По его настоянию реставрационная комиссия возьмется за восстановление этой части собора и будут реставрированы фрески Успенского собора.

В первый приезд Владимир Ильич осмотрел свой будущий кремлевский кабинет, побывал и в квартире. «По старой каменной лестнице, ступеньки которой были вытоптаны ногами посетителей, посещавших это здание десятки лет, поднялись мы в третий этаж, где помещалась раньше квартира прокурора судебной палаты, — рассказывала Надежда Константиновна. — Планировали дать нам кухню и три комнаты, к ней прилегавшие, куда был отдельный ход. Дальше комнаты отводились под помещение Управления Совнаркома. Самая большая комната отводилась под зал заседаний… К ней примыкал кабинет Владимира Ильича, ближе всего помещавшийся к парадному ходу, через который должны были входить к нему посетители. Было очень удобно. Но во всем здании была невероятная грязь, печи были поломаны, потолки протекали. Особенная грязь царила в нашей будущей квартире, где жили сторожа. Требовался ремонт».

..И тогда же, в свой первый московский день, отправился Владимир Ильич в путь по стенам Кремля. Шагая от башни Троицких ворот к Боровицкой, наверное, взглянул на здание Румянцевского музея, вспомнил, быть может, как занимался здесь в 1897 году.

Осужденный к трехлетней ссылке, по дороге в Шушенское задержался на три дня в Москве: разрешили встретиться с матерью. И все три дня провел в библиотеке Румянцевского музея — собирал материалы, которые нужны были для работы в ссылке. Просидел бы и дольше, да полицейские чины пригрозили арестом, потребовали немедленно отбыть из Москвы.

В марте покидал Москву, отправлялся в ссылку, в Сибирь, в неизвестное. Провожали всей семьей — мать, сестры, Марк Тимофеевич Елизаров, ехали с ним до самой Тулы.

И той же мартовской порой, но спустя двадцать один год, вернулся в Москву — глава правительства, Председатель Совета Народных Комиссаров.

Где они теперь, те полицейские чины, грозившие арестом, высылавшие из города? Все неузнаваемо изменилось. А заботы Владимира Ильича между тем остались прежними — ему и на этот раз прежде всего требовались книги. Как договориться с библиотекарями Румянцевского музея и университета? На каких условиях можно получать книги? — торопился разрешить Владимир Ильич беспокоившие его вопросы. Попросил об этом секретаря Государственной комиссии по просвещению. Тот поручил своему помощнику В. С. Богушев-скому. Он навел справки и позвонил Ленину. Можно обращаться к главному библиотекарю Румянцевского музея, а в университете — к ректору либо в правление. И Ленин записал на листке:

«1) Проф. Готье

Румянц. музей.

2) Ректору Ун-та

или в правление Ун-та.»

Богушевский между тем продолжал: ему сказали в библиотеке, что Ленин может прислать за бланками и по этим заполненным и подписанным им бланкам будут выдаваться книги для Председателя Совета Народных Комиссаров.

— Ну спасибо, товарищ, — сказал Владимир Ильич, положил телефонную трубку и добавил еще две строки к сделанной прежде записи:

«(сохранить)

выписка книг.»

С просьбой к Богушевскому обратилась и Крупская: не мог бы он дать на время книги из своей библиотеки?

Само собой разумеется, они будут возвращены в полной сохранности.

— Владимир Ильич любит читать между делом стихотворения, особенно любит Пушкина и Беранже.

На следующий день Богушевский передал Крупской томик Пушкина — лирика, песни Беранже, а еще прибавил стихи Блока — это уже по своему разумению. Когда Надежда Константиновна возвращала книги, Богушевский, видно, большой поклонник Блока, не утерпел, спросил, понравились ли Ленину его стихи.

— Нет, — ответила Крупская, — Владимир Ильич не любит новых поэтов…

Он был творцом поразительных социальных перемен и отличался удивительным постоянством по отношению к самому себе: всегда, при любых ситуациях, оставался таким, каким и был. «Без всякой суеты принял он на себя огромную власть, — писала Луиза Брайант, — без суеты встретился лицом к лицу с мировой реакцией, гражданской войной, болезнями, поражениями и столь же невозмутимо относился даже к победам. Без шумихи он отошел на время болезни от дел и так же незаметно снова вернулся к своим обязанностям».

Надо иметь силы никогда не изменять самому себе, чтобы в суете и неразберихе переезда, в гостиничном номере, стены которого никогда не знали книжных полок, держать под рукой томик любимых стихов. Пусть глубокой ночью, после изнурительно долгого дня — а завтрашний, быть может, будет еще труднее — не торопясь открыть, скажем, Беранже, прочесть несколько строк… Такие знакомые, а всякий раз наполняются иным смыслом:

…И вот гляжу: летит Идея,

Всем буржуа внушая страх,

О, как была она прекрасна,

Хотя слаба и молода!

Но с божьей помощью, мне ясно,

Она окрепнет, господа!

…Когда идешь летним днем по кремлевской стене вдоль Москвы-реки, нагретые солнцем грозди рябины касаются лица. Осенью кружится пожухлый лист, укрывая вздрагивающим узором стену, а чуть потянул ветерок — и изменился узор; вдруг зашуршал, заговорил лист и поднялся, понесся вдоль стены… Зимой нещадно метет поземка. В сугробах Тайницкий сад, и одногорбые сугробы натягивает ветер у подножий башен. Здесь ничто не меняется, все остается таким же, как было десять, сто и двести лет назад…

12 марта 1918 года, поднявшись на стены Кремля, Ленин видел Москву-реку, схваченную льдом, и дома, что и сегодня теснятся на другом ее берегу. Думал ли он в тот день, что ждет в ближайшем будущем этот город, москвичей, да и его самого? Не мог не думать…

В кремлевском кабинете Владимира Ильича хранится объемистая книга — «Красная Москва (1917–1920)». На форзаце надпись: «Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину) от Московского Совета Р. К. и К. Д.». Книга эта — в декабре 1920 года ее раздавали делегатам VIII съезда Советов — содержит цифры и факты. В городе жили в те времена два миллиона человек. А в главе «Чем занимается Москва» говорилось, что в 1918 году было зарегистрировано 262 443 безработных — каждый седьмой москвич. Другая глава — «Питание московского населения, по данным специальных обследований 1918–1920 годов». Все это время москвичи получали продуктов на 30 процентов меньше допустимой нормы, и в самые лучшие дни рабочим выдавали фунт хлеба, а остальным — три четверти фунта.

Сохранилось удостоверение,