Любовь и Западный мир - Дени де Ружмон

Тем самым разлука влюбленных предстает итогом самой их страсти и любви, которую они несут скорее для своей страсти, чем для ее удовлетворения, чем для ее живого объекта. Отсюда препятствия, умножающиеся в Романе; отсюда удивительное равнодушие сих соучастников того же самой грезы, в которой каждый из них остается один; отсюда романическое крещендо и смертельный апофеоз.

Безвозвратная и желанная двойственность! «‹…› Слово! Оно есть боль, которая, губя, утрачивает дружбу», – вздыхает Тристан. Однако он уже чувствует, как в глубине наступающей ночи вспыхивает тайное пламя, разжигаемое расставанием.

9. Любовь к смерти

Но нам следует двигаться дальше: amabam amare Августина является трогательной формулой, которой он сам не удовлетворился.

Препятствие, о чем мы часто говорили, и создание препятствия благодаря страсти обоих героев (смешивая здесь его последствия с последствиями романического требования и ожидания читателя) – это препятствие лишь предлог, необходимый для развития страсти, или оно связано со страстью более глубинным способом? Не представляется ли оно само объектом страсти, если подняться к истокам мифа?

* * *

Мы уже видели, что развитие романа имеет своим принципом последовательные расставания и новые свидания возлюбленных[7]. Однако причины разлуки бывают двух видов: враждебные внешние обстоятельства, преграды, придуманные Тристаном.

Тристан не ведет себя одинаково в обеих случаях. Нам небезынтересно избавить подобную диалектику от препятствия в Романе.

Когда общественные обстоятельства угрожают возлюбленным (присутствие Марка, недоверие баронов, суд Божий и пр.), Тристан перескакивает через препятствие (прыжок с ложа на ложе – символ этого), подвергаясь страданию (его рана вновь открывается) и рискуя жизнью (он знает, что его преследуют). Но страсть столь неистова, можно сказать, столь животная, что он забывает о боли и опасности в исступлении от своего «ущерба». И все же кровь из его раны его выдает. Эта «красная отметина», которая указывает король след прелюбодеяния. Что касается нас, то она указывает нам на след тайного замысла любовников: их поиска опасности для самих себя. Но поскольку опасность всего лишь внешняя угроза, постольку доблесть, с которой он ее преодолевает, – это утверждение жизни. Во всем этом Тристан подчиняется только феодальному обычаю рыцарей: речь идет о том, чтобы доказать «значимость», будучи сильнее или хитроумнее. Мы видели, что это привело его к похищению королевы у своего короля. И установленное право неожиданно почиталось лишь постольку, поскольку давало повод возобновиться роману.

Совсем иное положение у рыцаря, когда ничто внешнее в отношении их самих уже не разлучает влюбленных. Тогда творится нечто обратное: обнаженный меч, положенный Тристаном между их телами, оставшимися одетыми, снова повод для доблести, но на сей раз против него самого и за его счет. Раз он сам нарушитель, то данное препятствие ему не в силах преодолеть!

Не будем забывать, что иерархия изложенных событий в точности передает иерархию предпочтения повествователя и его читателя. Значит, самое тяжкое препятствие есть то, что мы предпочитаем превыше всего. Что наиболее свойственно для возрастания страсти. Отметим также, что в этой крайности воля к расставанию обладает вящей эмоциональной значимостью, нежели сама страсть. Смерть, являющаяся целью страсти, ее убивает.

Но обнаженный меч еще не предстает решительным выражением темного желания, самого конца страсти (в двойном смысле слова конец). Восхитительный эпизод замененных мечей заставляет это увидеть.

Когда король застает врасплох любовников, то припоминается, что он заменил свое оружие на оружие своего соперника. Это означает, что желанное и свободно создаваемое препятствие он подменяет знаком своей социальной власти, то есть законным и объективным препятствием. Тристан принимает вызов; отсюда и поворот действия. И здесь слово приобретает символический смысл: действие мешает страсти быть всецелой, ибо страсть есть «то, что мы претерпеваем»; на пределе же – это смерть. Иными словами, действие предстает новой отсрочкой страсти, то есть задержкой Смерти.

* * *

Мы обнаруживаем ту же диалектику между двумя браками Романа: замужества Изольды Златовласой с королем и замужества Изольды с белыми руками с Тристаном.

Первый из этих браков является фактическим препятствием. Он символизируется конкретным существованием мужа, презираемого куртуазной любовью. Случай классической доблести и легких поворотов. Существование мужа, преграда для прелюбодеяния – это первый предлог, наиболее естественно представляемый, наиболее соответствующий повседневному опыту (романтизм найдет здесь более тонкие). Надо смотреть, как Тристан его подталкивает, и как он забавляется! Без мужа я не даю больше трех лет любви Тристана и Изольды. И действительно, великая мудрость старого Беруля в том, что он ограничил этим сроком действие приворотного зелья: «Изольда, мать, которая его вкушает. – Трехлетней дружбой одержима станет».

В отсутствие мужа обоим возлюбленным оставалось только пожениться. Но мы и не воспринимаем, что Тристан когда-нибудь сможет жениться на Изольде. Она – тот тип женщины, на которой не женятся, поскольку тогда ее перестали бы любить, поскольку она перестала бы являться тем, кто она есть. Представить только: Госпожа Тристан! Это отрицание страсти, по крайней мере, той, коей мы занимаемся. Спонтанный любовный пыл, увенчанный и не сражающийся, по своей сути не устойчив. Это вспышка, которая не может пережить блеск своего горения. Но ее ожог остается незабвенным, и именно его влюбленные желают продлевать и возобновлять до бесконечности. Отсюда и новые опасности, бросающие им вызов. Но значимость рыцаря такова, что он вскоре преодолевает их все. Именно тогда он удаляется в поисках более тайных и глубоких приключений, как бы даже: более внутренних.

Когда Тристан вздыхает скорбным гласом об утраченной Изольде, брат Изольды с белыми руками считает своего друга влюбленным в свою сестру. Это заблуждение, вызванное одним именем обеих женщин – единственная «причина» женитьбы Тристана. Мы видим, что ему было бы легко все объяснить. Но снова вмешается честь уже только в качестве предлога, чтобы помешать Тристану обо всем узнать. В этом новом испытании, ему навязанном, возлюбленный предчувствует возможность решительного развития. Это белый брак с женщиной, которую он находит красивой, это препятствие, которое он может преодолеть лишь благодаря победе над собой (равно как и над браком, тем самым разрушаемым изнутри). Доблесть, жертвой которой он является! Целомудрие женатого рыцаря отзывается в положении обнаженного меча между телами. Но добровольное целомудрие – это символическое самоубийство (мы видим здесь скрытый смысл меча). Это победа куртуазного идеала над мощной кельтской традицией, утверждающей гордость жития. Это способ очищения от того, что существовало в желании спонтанного, животного и действенного. Победа «страсти» над желанием. Торжество смерти над жизнью.

Таким образом, это предпочтение, отдаваемое желанному препятствию, являлось утверждением смерти, это было развитием к Смерти. Но к смерти любви, к добровольной смерти в