Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

Богоматерь Оранта в пространстве киевской Софии. Фото автора

При этом Богородица никоим образом не превращается в только символ или архетип, идею. Она – человеческая личность, ставшая Девой – Матерью Господа и занявшая тем самым предельный верх бытия, – что соответствует Ее смирению, так как у Бога выше всех тот, кто не возгордится своей высотой, – питает материнскую любовь ко всем христианам, жалеет их и молится за них. Она присутствует в церкви среди молящихся, наполняет церковь собой, своим особым настроем чистоты, восприемлющей Бога, и выступает относительно Творца передним краем со стороны твари, ориентируя по себе, какой надо быть, чтобы предстоять Ему. Влияние этого настроения на богословов и простых верующих, объединяющее их, было колоссальным, что выражалось и в соответствующих масштабах монументального искусства. Через такие вещественные формы почитания благоверный город становился обителью Богородицы, ими он деятельно просил ее заступничества.

Богоматерь становится как бы душой христианского града, и здесь имеет смысл немного задержаться на символическом значении одушевленности. В предыдущей главе мы уже воспроизводили риторический вопрос из послания против карантинных мер: «А весте ли, яко за едину душу человеческую не возмет Бог всего мира богатство?» В «Послании в царствующий град», также публиковавшемся среди творений Филофея [44], эта мысль развивается еще более мощно: «И да веси, любимый друже, яко Церковь Божия утвержена на краеугольном камени, иже есть Христос, юже Сам очисти и искупи Своею честною кровию, от небесе на землю сшед, трое токмо избрав в сем мире: Пречистую Деву – Матерь Себе, и Церковь святую – Невесту Себе, и душю человечю». Итак, Дева, Церковь и душа в определенном смысле представляют собой триединство. Не случайно в полемике об опресноках Филофей тоже акцентирует внимание на том, что латиняне якобы отрицают восприятие Христом одушевленной плоти от Богородицы. Именно наличие души позволяет человеку воспринять Бога, без чего не было бы ни Воплощения, ни Церкви. Соответственно, и в городе главное – душа, то есть души его жителей, в единодушии связанные друг с другом и с небесными обитателями.

Образу града-невесты созвучен и образ страны-невесты: в сущности, то и другое – народ Божий на данной ему земле. В конце XIV или начале XV века, после битвы на Куликовом поле, автор «Задонщины», выстраивая свой текст в контрапункте со «Словом о полку Игореве», скажет: «Руская земля, то первое еси как за царем за Соломоном побывала». Это можно понять в том смысле, что победа над Мамаем открыла Руси путь к обладанию «от моря и до моря, и от рекы до коньца вьселеныя» (Псалом 71:8), как говорилось о Соломоне. Можно увидеть здесь и отсылку к мудрости Соломона, его умению понимать язык зверей и птиц, так как знаки живой и неживой природы, которым на погибель своего войска не придал значения Игорь, – «жалость ему знамение заступи», – в этот раз благоприятствовали русским воинам и предвещали поражение Мамая.

Соединение Девы, души и Церкви в один образ восходит к традиции толкования Песни песней, самой таинственной книги Ветхого Завета. При переходе от иудейской экзегезы к христианской место Израиля – Невесты Господней – в этом толковании заняла Церковь, душа осталась душой, но без ограничения по крови, а Дева явилась как высшая мера ее чистоты. Местом же действия, Иерусалимом, стал всякий город, где совершается таинство духовного брака, евхаристия. Но если это касается всякого города, то столицы, она же и митрополия, где Церковь пребывает соборным образом, сугубо. В конце XV века таким городом стала Москва, причем ее иерусалимский статус подчеркивался тем, что у нее был свой Елеон – село Коломенское, где после 1530 года появится знаменитый храм Вознесения [45]. Как Царьград стал новым Иерусалимом, говорится в 1492 году в «Изложении пасхалии на осмую тысячу лет», так «в последния сия лета, якоже и в первая, прослави Бог… великаго князя Ивана Васильевича, государя и самодержца всея Руси, новаго царя Констянтина новому граду Констянтиню Москве, и всея Русскои земли и иным многим землям государя». Это один из примеров, показывающих, что Филофей вовсе не был новатором или создателем «доктрины», каковым он, русский инок, без сомнения, и не хотел бы быть.

Шестнадцатый век продолжил развивать образность святого града во всех ее формах – гимнографических, иконографических, архитектурных. Заметим, в связи со сказанным выше, что «Казанский летописец» 1560-х годов отождествил Москву с Римом через Киев: «И возсия ныне стольный преславный град Москва, вторый Киев; не усрамлюся же и не буду виновен нарещи того и третей новый великий Рим, провозсиявше в последняя лета, яко великое солнце… красуяся и просвещаяся святыми многими церквами… утвержено и православием непозыблено от злых еретик». В написанных царем Иваном IV стихирах на московский праздник Сретения Владимирской иконы, связанный с избавлением Руси от нашествия Тамерлана, заступление Богородицы за «град и вся люди» ставится в параллель тому, что Она сама есть город: «Радуйся, Божие жилище и граде одушевленный Царя Христа Бога нашего… к Тебе прибегающим пристанище и заступление». Как отмечают специалисты, для традиционной опоры на предшествующую традицию царственный гимнограф использовал стихиры двух богородичных праздников – Успения и Покрова, и двух святительских – Петра и Алексия Московских [46]. Аллюзии на эти тексты, конечно, не случайны: Успенский собор был местопребыванием Владимирской иконы, перенесенной туда из одноименного собора старой столицы в XV веке; празднование Покрова установлено на Руси великим князем Андреем Боголюбским, который принес икону во Владимир из Киева в XII веке; святители Петр и Алексий утвердили московскую митрополию, также по преемству от древних столиц.

Икона «Благословенно воинство Небесного Царя». Верхнее левое поле

Богородичная образность Москвы еще сильнее представлена в визуальном памятнике времен Ивана Грозного – большой иконе, посвященной Казанскому взятию 1552 года и известной под названием «Благословенно воинство Небесного Царя», которая ныне находится в Третьяковской галерее, а тогда помещалась в Успенском соборе у царского места. Название иконы взято из стихиры мученикам, к которым приравниваются здесь погибшие воины. Предводительствуемое архангелом Михаилом войско возвращается из похода. Два противоположных края композиции занимают пылающий град мирской, который выглядит именно как город с белыми стенами, и жилище Богородицы – Иерусалим, в изображении которого соединены мотивы пустыни, горы и храма. Над горой возвышается скала, образующая как бы шатровый восьмигранник. Со стороны мирского града скала погружена в