Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - Илья Сергеевич Вевюрко

Другая проблема, связанная с церковным управлением, затрагивается только в послании к великому князю Василию: это проблема «вдовства» епископских кафедр, по каким-то причинам остававшихся пустыми после смерти архиереев. В исторической литературе указывается долгий период, когда пустовала новгородская кафедра – с 1509 по 1526 год [34]. Очевидно, что, по мысли Филофея, причины такого неприемлемого положения дел заключались в воле либо безволии государственной, а не церковной власти. Не подразумевается ли здесь, что без попечения своего архиерея местная церковь фактически переходила в ведение светских управляющих, что давало им возможность беспрепятственно расхищать ее? Во всяком случае, старец увязывает две проблемы между собой: «Да исполниши святыя соборныя церкви епископы, да не вдовьствует святая Божиа церковь при твоем царствии. Не преступай, царю, заповеди, еже положиша твои прадеды, великий Константин, и блаженный святый Владимир, и великий богоизбранный Ярослав и прочии блаженнии святии, ихже корень и до тебе. Не обиди, царю, святых Божиих церквей и честных монастырей, еже данное Богови в наследие вечных благ на память последнему роду, о сем убо святый великий Пятый собор страшное запрещение положи». Мы видим, что здесь в конце даны ссылки на упоминавшееся выше правило, а также что норма отношений церкви и государства возводится к римскому императору Константину Великому через посредство Владимира Святого и Ярослава Мудрого, с именами которых на Руси связывалась юридическая традиция. Филофей говорит фактически о принципе симфонии, по которому государство и церковь представляют собой параллельные юрисдикции, разделяющие друг с другом сферы ответственности за жизнь христианского народа. Это разделение юрисдикций кажется странным сейчас, но не забудем, что социального государства тогда не только не существовало: сам вопрос о нем вне посредства церкви еще не ставился.

Различие юрисдикций не означало полного неучастия государства в делах церкви. Напротив, ее администрирование, как мы уже отмечали, осуществлялось в соответствии с государственным порядком управления (отчего митрополия переходила каждый раз в новую столицу), поэтому обоснованно было просить именно великого князя «исполнить соборную церковь епископами», так как без его санкции этого не происходило. Но, как отметил дореволюционный исследователь, «предоставив царю право участия в церковном управлении», Филофей «самого его ставит в подчинение церковным законам» [35]. Каноническое право в средневековом сознании было для светской христианской власти конституцией, имевшей внесословный характер и представлявшей в лице церкви особые права всего общества, в особенности же обездоленной его части, на которые монарх и боярство не должны были покушаться. В отличие от революционных конституций, права эти были не политическими, только социальными; но для государства права церкви создавали политическое ограничение, не позволяя ему полностью контролировать общество.

Идеал симфонии позволяет Филофею ставить и вопрос об ответственности царя за «исправление» крестного знамения: «еже во твоем царствии не полагают человецы на себе право знамения честнаго креста». О чем здесь идет речь, с ходу понять нелегко, но во всяком случае, о чем-то немаловажном, так как старец применяет к неправо крестящимся весьма суровые слова апостола Павла о «врагах креста Христова», которых «конец погибель, их бог чрево, и слава их в сраме, они мыслят о земном» (Филиппийцам 3:18–19). При следующем царствовании на Стоглавом соборе, о котором нам предстоит говорить подробнее, возможно, и вследствие Филофеева призыва к «исправлению» будет решено строго следить за формой крестного знамения, которая еще позднее, во второй половине XVII века, сделается настоящим знаменем раскола. Старообрядцы станут уделять (и по сей день) особое внимание также истовости креста, его полной, правильной и осознанной жестовой артикуляции. Если насчет перстосложения мы могли бы только домыслить за Филофея и его современников, то на истовость прямо указывается в послании об обидах, где разъяснена суть неправильности того, что делают некоторые, «божественнаго креста знамение со оскудением на себе полагающе, яко вмале срамляющеся им или гордящеся прельщаеми».

Разберем этот небольшой обвинительный фрагмент. Люди, о которых пишет старец, полагали на себе крестное знамение так неусердно, словно стыдились его или слишком собою гордились, чтобы придавать ему важность. Подобное обвинение равносильно уличению в нехристианстве, в формальном исполнении обряда. Против кого же оно направлено? Против невежд из простого люда, плохо понимающих значение всего того, что делается в церкви? Может быть, и против них. Но слово «гордящеся», как кажется, указывает на другую страту – тех, кому было чем гордиться помимо своего христианства, то есть знатных и сильных мира сего, для которых участие в церковном обряде было только необходимым знаком лояльности (кому? церкви, то есть «всему крестиянству»), и чувство своего превосходства над церковью они выражали скудным, не в полную силу исполнением обряда, удостоверяющего их участие в общем согласии. Конечно, в отношении к сути символа такое поведение было проявлением неверия или маловерия, так что Филофей совершенно прав, называя их «врагами креста Христова», если он прав в том, что делаемое ими хоть в какой-то мере имело демонстративный характер. Думается, что, как духовник, он имел основания для своей оценки. Таким образом, за чисто формальным, казалось бы, вопросом, как налагать на себя знамение святого креста, проступают очертания будущих социальных разломов, не случайно предчувствуемых церковью в лице своих проницательных стражей: она ведь и станет жертвой этих разломов.

«Крест Христов и крыж латинский». Старообрядческая рукопись, XIX век

Перейдем теперь к последней теме «моления» старца Елеазарова монастыря великому князю: к тому, что подразумевается в подзаголовке «о содомском блуде». Фрагмент об этом выстроен у него следующим образом. Филофей вначале приводит слова из 1-й главы книги пророка Исаии в свободной цитации: «Слышите слово Божие, князи содомстии, и внушите глагол Божий, людие гоморьстии. Что Ми тук жертв ваших и приношений ваших? исполнен есмь всесожжений. Аще принесете Ми кадило, мерзостно Ми есть, и праздников ваших ненавидит душа Моя». К погибшим ли содомлянам обращены эти негодующие слова? Нет, «но живым человеком, творящым дела их». Приводя слова пророка о жертвах и кадиле, старец явно артикулирует, что при продолжении греховной практики церковное богослужение не умилостивляет Бога. Тем более плачевно, что содомский блуд распространяется и среди духовенства: «Да сия мерзость умножися не токмо в мирскых, но и в прочих, о нихже помолчю, чтый же да разумеет». Однако аргументация Филофея касается особенно женатых мирян. Он цитирует некий канонический источник: «Преступаяй от своеа жены раздираетъ плоть свою, а творяй содомская, убивает плод своего чрева». Такая квалификация греха наводит на мысль о том, что мода на «содомский блуд» среди мирян в России того времени имела, по крайней мере отчасти,