Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

Хотя всё же он меня немного насторожил. Надо было как-то объяснить, что мы не затеяли этот разговор в последнюю минуту. Я ведь и сам смотрел не так давно какой-то сериал. Он был непонятный и психоделический — действие там происходило в непонятной государственности южноамериканской местности.

Печальный голос за кадром сказал вдруг: «И тогда на плантацию Антонио Мадзенго было любо-дорого посмотреть. А теперь всё в запустении… Здесь-то он и умер, отравившись средством от жучка. Он умер, а жучок — остался»…

Я понял, что это экранизация Павло Коэльо.

Но Павло написал какой-то эротический роман, и я не знал, какие ассоциации вызывает он у Евиного мужа.

Поэтому я обратился к прошлому. В прошлом у меня был сериал «Никто кроме тебя». Он появился в телевизионных ящиках уже после «Рабыни Изауры» и «Просто Марии», но до их русских аналогов. Мне нравилось его название — в нём была мужественная красота воздержания и надежды. А одна барышня, работавшая на TV, мне рассказала, что Главная Девушка этого сериала умрёт в последней серии. И финальный кадр будет таким — весна, зелёная трава и надгробный памятник с милым лицом в овале. Надпись по граниту: «Никто кроме тебя».

Я тогда, дурак, обрадовался, и начал смотреть. И в который раз был обманут женщиной — конец этого телевизионного повествования был соплив и жалок, точь-в-точь как мои отношения с телевизионщицей.

Итак, и злодеи, так и герои всех сериалов оказались невмерущи — наподобие украинских чахликов.

Ева пошла провожать меня на лестницу и внимательно всмотрелась в мою переносицу. Так бывает перед тем, как женщины говорят:

— Милый друг, Сашенька — твоя дочь, а вовсе не Феденькина.

Но Ева сказала, что в меня кто-то влюбился, потому что у меня прыщ на носу.

И я пошёл домой, обуреваемый надеждами как гладиатор, сжимая в руке огромный накидной ключ.

09 ноября 2003

История про патроны

Интересно, откуда пошло выражение «А если бы он вёз патроны?», доныне бытующее, но неизвестное молодёжи. Известно, что оно употреблено в фильме «Непридуманная история» 1961 года, что снял известный режиссёр Герасимов по рассказу Зверева «Что человеку надо»?

Вся эта перевозка патронов — довольно устойчивый культурный архетип. Вон Жан Маре во время войны тоже что-то вёз, а поехал на огонь, потому что мёрз и хотел согреться. Начал чинить неисправную машину и угодил под обстрел и принялся есть варенье в кабине. За то, что он следовал приказу не глушить мотор и не бросать технику, ему и дали орден. Много всего случается с военными шофёрами.

Собственно, есть даже песня по этому поводу.

Московский тракт проложен до Херсона,

И как-то раз по этому пути

Машина ЗиС, груженная бензином,

Решила ЗиМ на трассе обойти.

А ЗиМ тяжёлый шел с боеприпасом,

Вела машину девушка-шофёр:

«Не обгоняй, не трать бензин напрасно —

Сильней у ЗиМа моего мотор»!

И так они неслись до поворота,

Не смея путь друг другу уступить.

А по краям овраги да болота,

Педаль до пола вдавлена лежит!

Но «эмка» встречная их помирила разом:

Из поворота врезалась в ЗИСа.

И с мукой глядя неподвижным глазом,

Шофер ЗиСа лежит у колеса.

А девушка вдруг резко тормознула,

И от толчка патроны взорвались,

И у руля навеки ты уснула,

Судьбе теперь зловещей покорись.

10 ноября 2003

История про Философа Фёдорова

Когда рушится всё, говорил Хайдеггер, наступает великий час философии.

Этот час наступает в России с завидным постоянством.

На изломе веков появляются мудрецы с идеями не просто поражающими, а часто невозможными для осознания. Создаются проекты, почти неосуществимые, а может и действительно неосуществимые, татлинским махолётом сохранённые в музеях.

А потом возникают, почти из небытия, казалось давно забытые имена.

Был такой человек — Николай Фёдорович Фёдоров. Библиотекарь и философ.

Имя его, впрочем, никогда не было в числе полностью забытых, правда, главным поводом для его упоминания был Лев Толстой, его с Фёдоровым переписка. Потом слова «общее дело» превратились из лозунга субботника в колхозе в название книги. Более всего стало известно то место из сочинений Фёдорова, где он говорит о воскрешении мёртвых — технологическим способом, не дожидаясь Второго Пришествия. Идея эта потрясает сознание читателя (который, правда, не задаётся тривиальным вопросом «Зачем?», тем о котором я всё время талдычу) и становится центром мифа о Фёдорове.

Фёдоров относится к той категории непризнанных философов, идеи которых существуют независимо от их концепции. Несмотря на то, что фёдоровские работы были исключены из философского обихода, некоторые его мысли, а вернее сказать, некоторые эстетические приёмы — отношение к смерти, например — распространились повсеместно. В центрах городов, на площадях появились кладбища, а отзвук работ философа присутствует и в известных стихах Маяковского о «мастерской человечьих воскрешений».

Но читать Фёдорова тяжело. Обывателя гораздо больше занимает его аскетизм и целомудрие («отчего бы?» — вот тривиальный ход мысли обывателя), на худой конец интересуются, что делал философ в те несколько лет (1851-54), которые выпали из поля зрения его биографов, чем чтение работ философа. Мой приятель написал как-то громкий роман, где госпожа де Сталь смазывала своим соком всех будущих революционеров. Не избежал участи звена в цепочке инициации и Фёдоров. Через некоторое время он встретился в каком-то присутственном месте с главой общества фёдорознатцев. Это была нестарая ещё женщина, которой рано было думать о собственном воскрешении. Их представили друг другу, и женщина, поджав губы, сказала:

— Хула на святого духа не прощается никому.

И отвернулась.

Итак, вокруг дохлого философа, читать которого сложно, а ещё сложнее изучать, кипят нешуточные страсти.

Однако разговор о нынешнем месте Фёдорова в философии и современной культуре вообще ещё не закончен. Самый главный из открытых вопросов — уже упоминавшийся: «зачем?»

Язвительный Карабчиевский писал по этому поводу: «Ну, восстали мёртвые, расселись в Космосе, как птицы на ветках, и что же теперь им делать? Фёдоров, живой, ненавидящий смерть, решил величайший вопрос бытия не только за живых — он решил и за мёртвых. А ведь он их не спрашивал. А, быть может, для них, мёртвых, воскреснуть, да ещё для такой замечательной жизни, которую он