Ужасный век. Том I - Андрей Миллер

Ангус прекрасно помнил те бумажки.

— Смекаешь, мальчик? Да: я стремлюсь стать таким командиром, чьё слово готовы принимать по цене золота. Но мать твою! Какого рожна мы об этом говорим?!

Хоть капитан немного вспылил, юный бей сохранил самообладание.

— Именно потому я и надеюсь, что отец не зря считал вас… в определённом смысле человеком чести, пусть и несколько другой чести, нежели была у него самого. Условия просты. Мои люди готовы сложить оружие, мои родные сдадутся на милость визиря. Почти весь Фадл уже в ваших руках. Но вот только дворец и храмы мы вам на поругание отдать не готовы. Они святы и просто не имеют цены. Они значат больше моей жизни, больше жизни моего отца, даже больше власти халифа. Поэтому…

— Контрибуцию предлагать без толку. Я сам заберу всё, что у вас есть.

— Я предлагаю не контрибуцию. Если выражаться точнее, и её… но при определённых условиях. Центр города я вам не отдам. Вы можете забрать его сами, это совершенно верно: но гибели тех, кто стоит сейчас позади, я тоже не желаю. Потому выход только один. Я предлагаю решить дело поединком.

Ангус и так уже давно не верил ушам. Но Хуссейн говорил абсолютно серьёзно, его лицо выражало полнейшую решимость. Капитан прыснул смехом. Да что там — он раскатисто захохотал, едва сумев выдавить лишь одно слово:

— Поединком?!

Не сдержался и лейтенант. Такой смешной шутки война давно не подкидывала! Но Хуссейн и теперь ничуть не смутился. Может, от великой серьёзности настроя. Может — потому как хорошо понимал, что переговоры ведёт не с куртуазными господами.

— Как я уже сказал, защитники Фадла в любом случае прекратят сопротивление. Если рассудит Иам так, что я погибну, то клянусь: более никто в этом городе не учинит вам препятствия. Дворец, храмы… всё это будет в ваших руках по праву. Но если погибнете вы… Вот тут и уповаю на слово, ценимое наравне с золотом. Я верю, что в этом случае наёмники примут наше оружие, передадут моих родных визирю. Но не тронут святого, а удовлетворятся контрибуцией. Щедрой, конечно. И не позволят осквернить сердце города ополченцам, многие из которых не достойны даже ступать по нему.

Шеймус едва унялся: аж слезу смахнул.

— Мальчик! Во-первых: ты уверен, что правильно понимаешь обычаи войны? Поединки предлагают до начала штурма, а не перед концом. У твоего отца была такая возможность. И знаешь… Пожалуй, его вызов я бы принял. Во-вторых, твой-то вовсе принимать смешно! Уж прости, но даже при новом титуле ты — просто сопляк. Хочешь покончить с собой? Гляди: вон тот минарет достаточно высок. Благородные вассалы халифа изволили переложить мне на плечи то, что самим нести тяжко. И ты этого желаешь? Ну уж нет! Хорош меня запрягать, я не мерин.

Вот теперь Хуссейн открыто оскорбился. Пусть ещё не росла борода, он сын Камаля был довольно крепким. И сам себя, понятное дело, считал воином. Благородная кровь, что тут скажешь: каждый второй с пелёнок — боец. Хотя бы в собственном воображении.

— Вы не видели, как я сражаюсь, капитан.

— Мне довольно видеть, как ты ходишь. Я очень, очень опытен в этих делах, мальчик. Я предлагаю шанс сохранить жизнь, а ты хочешь поединка, в котором найдёшь только смерть. Рановато умирать, Хуссейн-бей. Ты хоть голую бабу-то видал?

Учитывая, как юный бей при этих словах покраснел, ответ был не обязателен.

— Я не женат.

— Ну вот! Не суть, впрочем. Если представить невероятное, то есть твою победу, эти условия всё равно неприемлемы. «Ржавым» ни к чему контрибуция: им нужно насладиться победой. В полной мере. Победитель получает всё, мальчик — этому отец тебя не учил?

— Может быть, у меня действительно мало шансов на победу. Но напомню, капитан: я сам умею умирать.

— О, так вот оно что.

Ржавый Капитан подступил к Хуссейну: навис над ним, словно старое кривое дерево. По лицу расплылась улыбка — одновременно и надменная, и саркастическая, и зловещая.

— Полагаешь, будто смело глядишь в глаза судьбе? Разочарую, мальчик. Это не бесстрашие, а проявление слабости и малодушия. Ты никакой не герой, бесстрашный пред ликом смерти. Ты трус, боящийся взглянуть в лицо поражению. Тебе проще погибнуть от моей руки, чем преклонить колени перед визирем и халифом. Чем смотреть, что мои солдаты сделают с этим прекрасным городом. Я кое-что знаю о жизни и смерти, мальчик… Умирать легко. Жить трудно.

Хуссейн уже хотел возразить, сведя густые чёрные брови, но Шеймус продолжал.

— Однако ты надеешься, что другие не понимают очевидного для меня. Что в глазах подданных твоя смерть будет героической. Что о тебе сложат песни, напишут красивые стихи. Так, верно? Ха! Этого, Хуссейн-бей, тоже не будет. Я не рыцарь. И дерусь не ради чести, а только ради результата. Мне доводилось бросать или принимать подобные вызовы, и ни одному врагу я не дал красивой смерти. Такой, которая воодушевила бы его соратников.

Ангус прекрасно понимал, к чему клонит его капитан. Он видел те поединки. Шли они очень по-разному, а вот кончались одинаково…

— Никто из моих противников не умер героически, мальчик. Они все были унижены. Они страдали, и не подумай, будто мне это приносило удовольствие. Нет. Я хотел одного: чтобы смерть врага внушила всем вокруг страх. У тебя есть высокий титул, которому нужно соответствовать. А у меня даже фамилии нет. Есть только репутация, которую нужно строить и поддерживать. Понимаешь разницу?..

Хуссейн уже не знал, что ответить. Его лицо почти утратило те суровость и решительность, что выражало до тирады капитана. Ангус заметил: руки юного бея задрожали.

Ржавый Капитан шагнул назад.

— Знаешь… Я слишком долго уговаривал тебя остаться в живых и сберечь жизни подданных. Хочешь умереть? Так умри достойно, как отец и братья — ведя своих людей в бой. Зальём кровью эту прекрасную площадь, и тебе не придётся видеть всё, что случится с Фадлом. Если не сложишь оружие прежде, чем я вернусь к своим людям — будет поздно.

С этими словами Шеймус развернулся и без спешки зашагал обратно. Ангус не совсем понял, что происходит: капитан правда предпочтёт вести отряд в бой? Или это просто игра, в которой нервы Хуссейна должны сдать? Возможно, капитан точно знал, что да зачем делал. Возможно, на этой проклятой