Ферма. Неудобная история, которую вычеркнули из хроник Холокоста - Джуди Раковски

– Тогда мы не голодали, потому что могли купить еду на черном рынке за пределами гетто, когда шли на работу, – вспоминал он.

Я огляделась вокруг, гадая, добрались ли мы до фабрики, где он работал. Я поняла, что он выискивает. Впереди себя я увидела молодого человека, который держал высоко над головой на палке свой товар. Он продавал довольно новую куртку с оранжевой подкладкой и меховым воротником – даже здесь на такой товар стоило бы обратить внимание.

Я присмотрелась к продавцу – симпатичный парень, примерно моего возраста, с вьющимися русыми волосами и яркими зелеными глазами. Я пробиралась к нему среди пешеходов, которые воскресным утром заполнили краковские улицы. На какой-то момент я потеряла его из виду, но куртку на палке видела отчетливо. И вот толпа расступилась, и я оказалась прямо перед парнем. Он смотрел куда-то в сторону и с кем-то разговаривал. Я подошла поближе. Может быть, он говорит по-английски. Может быть, я смогу поговорить со своим ровесником в этом необычном месте. Парень повернулся, и я увидела, с кем он говорил: с Сэмом.

Я с улыбкой подошла, но они говорили по-польски. Сэм лукаво улыбался. Он что-то сказал парню, кивнул и расхохотался. Я почувствовала его облегчение, словно он отпустил тяжелую дверь. Парень с паркой усмехнулся, зеленые глаза его блеснули, словно у них двоих появился какой-то секрет. Потом он пожал плечами и сказал что-то, чего я не поняла.

– О чем вы говорите? – не выдержала я.

– Я сказал, что, судя по его виду, в нем есть еврейская кровь.

Мои глаза расширились от изумления. Я перевела взгляд на торговца, ожидая раздражения и ругани. Но парень продолжал улыбаться. Может быть, он решил не обижаться, чтобы продать свой товар? Я почему-то разозлилась.

– Сэм, как ты мог такое ему сказать?! Здесь это считается оскорблением!

На шумном рынке я почти кричала. Но Сэм продолжал улыбаться, словно нашел давно потерянного племянника.

– Бедняга, – сказала я. – Почему ты ему это сказал?

Сэм посмотрел на меня искоса.

Я окаменела. Как я могла сказать Сэму, что в Польше 1991 года подобные слова считаются оскорблением?! По этим самым улицам Сэм ходил, когда учился в высшей школе. И перед Пасхой ему приходилось проявлять особую осторожность. Ходили слухи, что евреи пекут мацу на крови христианских младенцев, и христианская молодежь рыскала по улицам в поисках евреев, чтобы их избить. Почему я решила броситься на защиту незнакомца, у которого, как и у многих поляков, вполне могла быть еврейская ДНК? Я окончательно запуталась. После выхода моей статьи про Сэма меня стали резко критиковать религиозные евреи. Они сомневались в моем еврействе, потому что мать моя лишь приняла иудаизм, а не была еврейкой по крови. В Польше все было иначе. Кандидат на пост премьер-министра был вынужден отказаться от политической борьбы, потому что у него выявили еврейские корни. Сэм снисходительно смотрел на меня: мне никогда не понять эту страну.

– В этой стране жило более трех миллионов евреев, – сказал он. – Они не могли исчезнуть бесследно.

– А что он тебе ответил?

Сэм пожал плечами, подняв кустистые брови.

– Он сказал, все возможно. Ему мало что известно о дедах и бабках.

– Конечно, – кивнула я. – Может быть, с Хеной произошло то же самое. Она могла смешаться с коренным населением, а теперь ее дети – ровесники того парня.

Сэму моя идея не понравилась.

– Нет, – покачал головой он. – Это бессмысленно. Почему она не связалась с родственниками после войны?

Родители Сэма поддерживали контакт с неким Зингером, единственным евреем из Казимежи-Вельки, кому удалось выжить в убежище и остаться в городе после войны.

– Она могла передать сообщение кому-то из нашей семьи.

– Может быть, она так настрадалась, что больше не хотела считать себя еврейкой? – предположила я.

Сэм меня не слушал. Он сказал, что после всего пережитого уже и сам не знает, как относиться к своей вере.

– Но я все равно не хотел быть тем, кто разрывает цепочку.

Хена вполне могла выйти замуж за нееврея – это Сэма не смущало. Но нежелание общаться с родственниками – это нечто другое. Семья всегда была для него главным в жизни. Он являл собой редчайший случай – пережил холокост и сохранил обоих родителей.

Я рассеянно шагала вслед за ним, думая о Хене. Польша стала открытой страной, и теперь должен быть способ найти ее через официальные документы. При коммунизме все должны были работать – кем угодно, хоть гардеробщиком в ресторане или продавщицей туалетной бумаги в общественном туалете. Власти фиксировали места жительства и работы каждого гражданина. Документы о передвижениях Хены просто обязаны были существовать. Репортерский мозг заработал: любая проблема должна иметь решение, и я должна его найти.

– Я отправила запрос в Международный комитет Красного Креста, – сказала я. – Я связалась с Еврейским историческим институтом в Варшаве. У кого-то должен быть ее адрес или адрес места ее работы. Мы обязательно ее найдем!

– Удачи, – пожелал мне Сэм, но вид у него при этом был весьма скептическим. – Я рассчитываю на своих людей, так называемых друзей. Если Хена жива, они приведут нас к ней.

Следом за ним я сошла с тротуара и перешла улицу. Сэм прибавил шагу – он шел в новое место, к квартире в краковском гетто, где он жил в годы войны.

Может быть, «друзья» ему и помогут. Но я пойду своим путем.

Глава 5. Друзья

Казимежа-Велька, Польша, 1991 год

На следующий день Сэм снова поехал в родной город. Он искусно ориентировался среди знакомых улиц и притормаживал, чтобы случайно не задавить детей, игравших на улице. Дети бдительно следили за нами, словно решая, впускать ли чужаков на свою территорию. Вообще-то они находились на прежней территории Сэма, где он играл и жил задолго до их рождения. Сэм, прищурившись, рассматривал старые дома. Он помнил их, когда в них еще не было электричества и ванных комнат.

– Сегодня, юная леди, мы заглянем к моим деньгам, – заявил он. – И, может быть, получим какие-то ответы.

За пять дней, проведенных в Польше, я видела, как Сэм очаровывал множество людей, по-дружески, даже по-родственному обнимал вдов и вдовцов. Но сейчас мы направлялись к человеку, которого Сэму не следовало очаровывать или уговаривать. Он должен был немедленно помочь Раковскому, и особенно Сэму Раковскому.

Сэм был уверен, что Войцех Гуча знает судьбу младшей дочери Роженеков, потому что в годы войны жил всего в