Ферма. Неудобная история, которую вычеркнули из хроник Холокоста - Джуди Раковски

Несмотря на языковый барьер, я чувствовала, что они знают гораздо больше, чем говорят.

Я размышляла над этим, когда мы в очередной раз поехали из Кракова в Казимежу-Вельку, где забрали Стефана и поехали на другой хутор.

Сэм и Стефан тихо разговаривали по-польски, и я не представляла, куда мы направляемся, но надеялась, что нас примут лучше, чем на «водочной ферме». Стефан рассказывал Сэму, как много сделал для него в последние три дня и со сколькими людьми его связал. Он хотел, чтобы Сэм благодарил его за показ старого стола и визит к даме, которая продала ему небольшой портрет старого раввина, пусть и за заоблачную сумму.

Стефан явно чувствовал мою настороженность – или просто с недоверием относился к молодой американке, наблюдавшей за ним. Он избегал смотреть мне в глаза. Я не понимала, что стоит за его нежеланием помочь нам найти Хену. Сэм снова и снова твердил, что не собирается бороться за возвращение собственности или выдвигать против кого-то обвинения. Он просто хотел найти единственную выжившую родственницу.

Для Сэма Стефан мог бы стать героем, если бы нашел Хену или просто помог нам найти тех, кто прятал ее после убийства всей семьи, чтобы мы могли поблагодарить этих людей. Обо всем этом я думала, когда показался указатель на Габултов, еще один хутор близ Казимежи. Сэм остановил машину под деревом, и мы направились к весьма импозантной ферме. Яркое осеннее солнце освещало огромный амбар, и радужное гало играло на кобальтовом небе, а пожелтевшие листья деревьев напоминали открытки из Вермонта. В разгар уборки урожая на ферме было тихо.

Стефан выбрался с заднего сиденья и с поразительной для пожилого человека скоростью зашагал вверх по холму. Я покачала головой, думая, почему он хочет опередить Сэма. Сама я даже из машины еще не выбралась. Напуганный прошлой неудачей, Сэм предложил мне посидеть в машине, пока не станет ясно, готовы ли нас здесь принять.

Возле амбара появился пожилой мужчина в шерстяном пиджаке и берете. Высокие скулы и благородный вид явно отличали его от потрепанных фермеров, которых мы навещали раньше.

Через открытое окно машины я видела, как Сэм представился. Он подошел очень близко, как всегда делал в Польше. Хозяин, которого, как я узнала позже, звали Августин Вацлав, улыбнулся и кивнул. Они о чем-то заговорили и явно поладили, но тут вмешался Стефан. Он взял Вацлава под локоть и отвел его к открытому гаражу справа от амбара. Я видела, как в тени гаража Стефан что-то резко говорит спокойному, похожему на профессора Вацлаву. Позже я узнала, что ему принадлежит книжный магазин в городе. Хотя я не могла их слышать, но Стефан уводил пожилого человека все дальше, словно неподатливого партнера по танцу. Похоже, ему казалось, что Сэм может прочесть все по их губам.

Я вышла из машины. Подойдя ближе, я сделала несколько фотографий, чтобы все зафиксировать. Хотя Стефан грозил пальцем и что-то шептал, Вацлав попросту отмахнулся от него.

Он вернулся к Сэму, и тот наконец-то смог изложить свою просьбу. Я поняла, что он спрашивает, не знает ли Вацлав об убийстве евреев в соседней деревне Загоржице. Во время войны там пряталась семья Роженек, но они были убиты. Не знает ли Вацлав, что случилось с их дочерью, которой удалось бежать? Вацлав кивнул и, не раздумывая, рассказал все, что знал. Во время войны он командовал партизанским батальоном, группой местных крестьян. В конце войны некоторые отряды, в том числе и люди из его группы, стали убивать евреев, которые прятались в убежищах. Вацлав не знал, кто отдавал такие приказы, но некоторые поляки не хотели, чтобы евреи выжили и потребовали назад свои дома и предприятия. Он точно знал, что Роженеков в Загоржице убили люди из его отряда.

Наблюдая за Сэмом и нашим элегантным хозяином, я заметила, что Стефан сильно нервничает.

Через какое-то время все трое сели в нашу машину. Сэм забыл снять машину с ручного тормоза, нажал на газ, и маленький «Фиат» взревел. Сэм повернулся ко мне и заговорил по-польски, а потом спросил у Вацлава дорогу по-английски, хлопнул себя по лбу и поправился. Он был очень возбужден.

Вацлав подтвердил, что Хена выжила. После войны она участвовала в судебном разбирательстве, где ей нужно было опознать двоих мужчин, неких Марзека и Грудзеня, которых подозревали в убийствах. Я записала эти имена, чтобы иметь хоть какую-то ниточку. Кроме того, знакомый Вацлава во время суда сидел рядом с Хеной. Он жил неподалеку, и сейчас мы ехали к нему.

Сэм был на седьмом небе. Впервые у него забрезжила какая-то надежда. Я чувствовала, что он мысленно уже представляет встречу со своей родственницей. Он забыл про сцепление и акселератор, и теперь нас безбожно трясло на проселочных дорогах. Ехали мы в Далеховице, к юго-западу от города.

Впрочем, дорога продлилась недолго. Мы подъехали к огромной грязной яме – ферма была обнесена множеством разнообразных изгородей и курятников за проволочной сеткой. Постройки покосились – деревянные их основания прогнили. В сравнении с этим местом водочная ферма была похожа на «Ритц». Саундтрек из «Избавления» сменился «Безумием-13».

К ограде подошла старая женщина, потерявшая почти все зубы. Она принялась махать руками. Хотя с нами были Вацлав и Стефан, которых она должна была знать, старуха явно нас прогоняла. За громким лаем трех облезлых псов я различала знакомое слово «nie», «нет». Вацлав что-то говорил, пытаясь убедить старуху нас впустить. Наконец появился хозяин этой удивительной фермы – жилистый мужчина, хромой, с каким-то птичьим лицом. Мне показалось, что, если бы у него было ружье, нам пришлось бы убираться немедленно.

Это был Адольф Поремский – не самое подходящее имя для члена милиции Польской Народной Республики. Этот Адольф даже ухитрился отпустить небольшие усики. Маленькие глазки, посаженные невероятно близко на узком лице, метали молнии.

После недели походов по скотным дворам, могилам, домам людей, которых совершенно не волновала судьба их еврейских соседей, мне хотелось плакать. Но Вацлав решительно (возможно, свою роль сыграло то, что когда-то он был командиром партизанского отряда) убеждал Поремского впустить нас. Этот человек вызывал у меня восхищение. Он оказался единственным, кто сказал правду о том, что произошло с Роженеками, хотя это бросало тень на его отряд.

А потом разыгралась знакомая сцена. Поремский твердил: «Nie», прежде чем его о чем-то успевали спросить. Странно было смотреть,