О Христе по-другому. Подлинный смысл Страстей Христовых - Франсуа Брюн

учетом форм мысли, характерных для других культур, например, для Индии и Китая. Конечно, эту работу уже в значительной части проделали отец Моншанен[74] и дон Анри лё Со, в том, что касается Индии[75]. Отец Бенуа Вермандер опубликовал сборник очерков разных авторов о Китае[76], а также собственное исследование, в котором показаны проблемы, с которыми сталкиваешься, взявшись за такую тему[77]. Отец Бернар Реролль предпринял такие же труды касательно Японии[78]. Отец Эномиа Ласалль сделал похожую попытку, но ограничился сравнением дзеновской медитации с христианской молитвой, так и не дойдя, на мой взгляд, до проблемы созерцания[79]. Здесь нужно следить за тем, чтобы удалось передать самую суть мысли, не деформировав ее, конечно, но нужно также уметь принимать блуждания наощупь, временные и приблизительные выводы, не торопиться сразу осуждать первые подходы и попытки, не навязывать им сразу любой ценой греко-романские категории. Христос пришел ко всем. Не нужно возвращаться к злополучному шельмованию «китайских ритуалов» времен Маттео Риччи[80].

Что касается меня, то я попробую сделать примерно то же, что сделал в свое время св. Фома, т. е. поставить современные нам категории на службу веры. Как будет видно дальше, мне придется при этом обратиться не к распространенным темам из области политики или социологии. Именно они вдохновляли богословие отца Дюкока или философию Фредерика Ленуара, и результат мне не очень нравится, как вы заметили. Я буду руководствоваться скорее современными гипотезами и исследованиями в естественно-научной сфере. Но и на этом не стоит зацикливаться. Поскольку и тут результаты все время ставятся под вопрос, опровергаются новыми гипотезами, преодолеваются. Но у них то преимущество, что здесь можно говорить на универсальном языке, что, может быть, позволит со временем преодолеть проблему различия культур. Однако никогда не стоит забывать, что любое богословие, как показывает сам термин, это прежде всего речь о Боге, язык, и что тайна, к которой эта речь нас отсылает, всегда уходит за горизонт.

Мне кажется, я уже достаточно времени уделил тому, чтобы показать, что все три приведенных мною примера теологии Искупления принадлежат к направлению, которое, хоть и не самое малочисленное и все больше и больше заявляющее о себе, хоть и пытающееся передать самое существенное из традиционной веры и в самых лучших, в самых важных ее проявлениях, что не может не радовать, но в то же время все эти богословские попытки принадлежат к крайне ретроградному направлению мысли. Мы приходим здесь к тому же, о чем я писал еще в самом начале этой книги: те, кто поддерживают, вопреки всем противодействиям и встречным ветрам, самое существенное в вере, в то же время буксуют, прямо-так застревают там, где совершенно необходима эволюция, не имеющая ничего общего с верой. Большинство авторов сборника, в котором принял участие отец Молинье, считаются «интегристами». Отец Молинье и сам продолжал верить в наших «прародителей, Адама и Еву», и в первородный грех, совершенный ими на самой заре истории и навлекший небезызвестное нам проклятие на все их потомство: «И то, что Адамов грех передается из поколения в поколения, этому нас неоспоримо учит догматика, и святые никогда против этого не возражали»[81]. И даже не надейтесь, что дальше автор попытается хоть как-то проинтерпретировать эту «догматику», чтобы сохранить из нее глубинную истину, но в более приемлемой форме, соответствующей современной ступени научного знания, сегодня доступной человечеству. Нет! Отец Молинье признает только, что тайна эта совершенно непознаваема, более даже, «чем тайна Святой Троицы или Воплощения». Непознаваемый характер этой тайны не мешает ему однако далее осудить тех, кто «не принимает всерьез нашу солидарность с Адамом»[82]. Верен этой традиции и Гюй Буасар[83]. Да и отец де Мантьер, хоть и не высказывается по этому вопросу, но в целом втискивает свои выводы в те же рамки[84]. Не хочу передергивать, но нельзя не признать, что такой ход мыслей опасно близок размышлениям американских фундаменталистов о творении в шесть дней, как сказано в Библии. Эти авторы ссылаются на философию IV в. до н. э., но не знают или не хотят знать науку своего собственного времени. Им стоило бы прочесть книги, например, Жана Стона, чтобы понять, что можно быть христианином и при этом не отворачиваться с презрительным превосходством или из глубоких внутренних убеждений от современного научного знания[85].

Так что, похоже, и консерваторы не нашли способа объяснить, в чем и как Христос Своими Страстями нас спас? Тупик остается по-прежнему беспросветным, губительным для веры. Нам продолжают навязывать чудовищный образ Бога-Отца, такой, какой сегодня уже никого не устроит.

Но даже если такой возврат к старой теологии и обречен заранее на поражение, это не обесценивает ни в коем случае ту истину, что Христос — не просто один из множества мудрецов и учителей. Христианская вера состоит в том, что Он Спаситель мира. Тексты Писания говорят об этом ясно! При рождении Христа, по евангелисту Луке, ангелы возвестили пастухам: «ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь» (Лк 2: 11). И в Первом Послании Иоанна читаем: «И мы видели и свидетельствуем, что Отец послал Сына Спасителем миру» (1 Ин 4: 14). И Апостол Павел в Послании к Титу использует те же слова: «ожидая блаженного упования и явления славы великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа» (Тит 2: 13). Символ веры явственно вторит Писанию: «Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес… Расяпятого же за ны при Понтийстем Пилате…».

И значит, должен быть совсем иной подход к пониманию тайны нашего Искупления. В этом старое богословие не ошиблось. Есть, очевидно, какая-то связь между деяниями Христа как Спасителя и Его страданием, Его Страстями. Просто то объяснение, что дали нам богословы, не годится. Должно быть какое-то другое. Это и будет предметом моей книги. Я попробую дать вам собственное толкование, и оно будет гораздо ближе к фантастическому откровению Божией Любви и в гармонии с новейшими научными представлениями. Излагая вам подобные богословские выкладки, я вполне убежден, что ничего не изобретаю, а лишь обращаю ваше внимание на другую традицию, не прерывавшуюся в церкви со времен Евангелий. Она соответствует тому, что нередко переживали мистики и о чем они нередко говорили, хотя их не очень хотели слышать. Конечно, представленный здесь синтез нельзя считать окончательным. Конечно, и его однажды оставят позади и разовьют дальше те или другие аспекты. Но мне кажется, что он