Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

он вспоминал об ущербе[325], нанесенном близким ему людям в эпоху маккартизма. Но в действительности братья уже искали способы расширить свою деятельность, захватывая другие сферы – помимо рекламы и психиатрических исследований. Статья в «Нью-Йорк таймс»[326], освещавшая увольнение Рэймонда и Мортимера, отмечала, что братья открыли офисы в доме номер 15 по Восточной Шестьдесят Второй улице, рядом с Центральным парком, на Верхнем Ист-Сайде Манхэттена.

«Артур был замечательным буфером[327] для Мортимера и Рэймонда, – говорил поверенный Ричард Лезер. – Он был им не только старшим братом – он действительно был отцом семейства». Еще до того, как Мортимера и Рэймонда «попросили» из Кридмура, Артур начал придумывать для Саклеров очередной план. В 1952 году он купил для братьев маленькую фармацевтическую компанию. Официально она должна была стать равноправным партнерством: каждому брату предназначалась треть. Но деньги на покупку выделил Артур, и по сути он собирался стать пассивным партнером: пусть бизнесом руководят Мортимер и Рэймонд, а Артур останется в тени. Они купили эту компанию за 50 000 долларов[328]. Приобретение было не особенно впечатляющим: лицензированный медицинский бизнес с парой вполне заурядных фирменных товаров, 20 000 долларов ежегодной прибыли и узкое здание из красного кирпича на Кристофер-стрит в Гринвич-Виллидж. Зато у него было надежное, благородное имя, которое братья решили сохранить: Purdue Frederick[329].

Глава 4

Пенициллин от хандры

Однажды в 1957 году химик по имени Лео Стернбах[330] совершил поразительное открытие. Стернбаху было тогда под пятьдесят, он работал в лаборатории в Натли, штат Нью-Джерси, расположенной на обширной территории фармацевтической фирмы Roche, принадлежавшей швейцарцам. Roche вот уже пару лет пыталась создать легкий транквилизатор. Торазин, препарат, который произвел такой фурор, когда его применяли в психиатрических лечебницах вроде Кридмура, называли сильным транквилизатором[331], поскольку он был достаточно мощным, чтобы лечить психотиков. Но амбициозные руководители фармацевтической промышленности поняли, что число пациентов, страдающих от таких тяжелых заболеваний, которые делают необходимым применение сильного транквилизатора, не так уж и велико. Поэтому они взялись за разработку легкого транквилизатора[332]: менее мощного лекарственного средства, которым можно было бы лечить более обыденные (и широко распространенные) состояния вроде тревожности.

Один из конкурентов Roche, компания Wallace Laboratories[333], первой выбросила на рынок легкий транквилизатор под названием Милтаун (Miltown)[334], который стремительно добился успеха. До появления Милтауна нервные или невротичные люди могли успокаивать себя барбитуратами, седативными средствами или спиртным, но у всех этих средств имелись нежелательные «побочки»: они или нагоняли сонливость, или опьяняли и могли вызывать зависимость. Милтаун же, по уверениям производителя, вообще не оказывал никаких побочных эффектов – и стал блокбастером[335]. Все вдруг стали принимать Милтаун. К тому же применение этого препарата не было никак стигматизировано. Пожалуй, вы бы дважды подумали, стоит ли признаваться коллеге, что лечащий врач прописал вам курс Торазина, но при назначении Милтауна нечего было стыдиться. Наоборот, он вошел в моду, став излюбленным наркотиком голливудских вечеринок[336]. Люди хвастались друг другу тем, что у них есть рецепт.

Фармацевтическая индустрия отличается мощным стадным инстинктом, так что другие компании тут же принялись[337] разрабатывать собственные легкие транквилизаторы. Лео Стернбаху руководство Roche отдало простое распоряжение: придумать такое средство, которое смогло бы опередить Милтаун по продажам. Начальство сказало ему, мол, вы молекулы немножко поменяйте. Сделайте средство, отличающееся настолько[338], чтобы мы могли его запатентовать и брать надбавку за продажу конкурирующего товара, но не настолько другое, чтобы невозможно было пропихнуть его на рынок Милтауна.

У Стернбаха, который считал себя настоящим ученым-химиком, это указание вызвало раздражение. Он рос в польском городе Кракове, его отец был химиком[339], и Лео тайком таскал химикаты из отцовской лаборатории и экспериментировал, сочетая различные составляющие и проверяя, какое из них заискрит и «бабахнет». Он был предан Roche душой и телом, поскольку компания, вполне возможно, спасла ему жизнь. Когда разразилась Вторая мировая война, Стернбах работал в Цюрихе, в штаб-квартире материнской компании Roche, фирмы Hoffmann-La Roche. Швейцария официально была нейтральной страной, но многие швейцарские химические компании по собственной инициативе решили «ариизировать» свои ряды, очистив трудовые коллективы от евреев. Hoffmann-La Roche этого не сделала[340]. Поскольку перспективы европейских евреев становились все более мрачными, компания, признав Стернбаха, по его выражению, представителем «вида, которому грозило уничтожение»[341], организовала его переезд в Соединенные Штаты.

Из-за этой истории Стернбах считал себя должником Roche. Но вот уже два года он безуспешно бился над созданием препарата, способного конкурировать с Милтауном, и его начальство начинало терять терпение. Лео удалось создать более десятка новых соединений, но ни одно из них не отвечало заявленным требованиям полностью. Стернбах был раздосадован. Настоящая химия не терпит суеты, и ему не нравилось, что его поторапливают. И вот как раз тогда, когда руководители компании были готовы прикрыть этот проект и поручить Лео работу над чем-нибудь другим, он совершил прорыв[342]. Он экспериментировал с малоперспективным веществом, которое вплоть до того момента использовалось преимущественно в производстве синтетических красок, и тут его озарило: возможно, он наткнулся на то самое решение, которое искал.

Стернбах назвал это новое вещество Roche compound No. 0609[343]. Протестировав его на мышах, он обнаружил, что оно не нагоняло на животных сонливость, в отличие от Милтауна (невзирая на якобы отсутствие у него побочных эффектов). Напротив, оно помогало расслабиться, но не влияло на бодрость и внимательность. Прежде чем впервые опробовать новое средство на пациенте-человеке, Стернбах сам принял большую дозу, скрупулезно занеся в блокнот[344] все вызванные новым препаратом ощущения. «Ощущаю себя жизнерадостным», – написал он. Именно тот эффект, который искало руководство Roche. Новый препарат получил название «Либриум» (Librium)[345] – это был гибрид двух слов, liberation и equilibrium, «освобождение» и «равновесие». Для продвижения новинки на рынке компания обратилась к Артуру Саклеру[346].

* * *

«Ни один человек в Roche, ни один человек в агентстве, вообще никто из нас не представлял, каким хитом станет Либриум», – вспоминал Джон Каллир. Артур дал Каллиру задание[347] работать с новым рекламодателем, но, по словам Каллира, «это было непросто, потому что у нас не было товара для предъявления». Было важно, чтобы Roche и «Макадамс» охватили этой рекламной кампанией широкую аудиторию. Всего пару лет назад могло показаться, что врачам достаточно прямого маркетинга, но после взлета Милтауна такой подход представлялся слишком слабым. Пациенты начали приходить к своим докторам и требовать каждое