Демидовы - Николай Демидов

Поначалу Прокофий Акинфиевич пытался освоить полученное наследство и даже приобщал к заводскому делу сыновей Акакия и Льва, а заодно нанял весьма толкового управляющего – известного горного инженера Никифора Герасимовича Клеопина, недавно вышедшего в отставку с должности главы канцелярии Главного правления Сибирских и Казанских заводов. Однако в процессе освоения фамильного дела Прокофию Акинфиевичу пришлось столкнуться с множеством подводных камней, начиная с обязательных казенных поставок, которые оплачивались с большими задержками, и заканчивая необходимостью налаживания новых производственных связей, поскольку старые были оборваны при разделе отцовского наследства, а уповать на помощь братьев особо не приходилось, ибо «полюбовный» раздел на деле оказался совсем не таким уж и гладким. Прокофий Акинфиевич даже попытался превзойти своего отца, взявшись за постройку завода на уральской реке Нейве, притоке Туры. В свое время Акинфий Демидов отказался от этого намерения на том основании, что для завода была нужна большая плотина – овчинка не стоила выделки. Трехшлюзовую плотину длиною почти в девятьсот метров Прокофий построил и завод запустил (обошлось это «удовольствие» в двадцать две тысячи рублей), но вскоре после того охладел к делу и, с дозволения императрицы Екатерины Второй, продал в 1769 году свои уральские заводы промышленнику Савве Яковлеву. «Лета 1769 генваря в двадесятый день дворянин и Сибирских железных заводов содержатель Прокофий, Акинфиев сын, Демидов продал он, Прокофий, коллежскому асессору и Сибирских же железных заводов содержателю, Савве Яковлеву сыну и наследникам его… – говорилось в купчей грамоте, – в Верхотурском уезде железо-вододействуемые доменные и молотовые заводы, а именно: Невьянский, Быньговский, Шуралинский, Верхне-Тагильский и Шайтанский с принадлежащими по всем вышеописанным заводам, фабриками и со всяким заводским и прочим строением и с инструментом, с рудниками, лесами и угодьями… И за те все вышеописанные заводы, и со всеми к ним принадлежностями, взял я, Прокофей, у него, Саввы, денег восемсот тысяч рублей». В 1774 году Прокофий Демидов продал Савве Собакину и Верхнейвинский завод, тот самый, который был построен им «в пику» отцу, а двумя годами ранее избавился и от Нижнечугунского, Верхнечугунского и Корельского передельных заводов, которые, в силу ряда обстоятельств, на тот момент не работали.

Можно осуждать Прокофия Демидова за выход из фамильного дела, но можно и попытаться понять его. Без куска хлеба он не остался, дохода от сдаваемой в аренду недвижимости и кое-каких торговых предприятий хватало с избытком не только на жизнь, но и на удовлетворение «прихотей», главной из которых был интерес к ботанике. Да и деньги, вырученные от продажи заводов, не лежали в кубышке, а приносили проценты – Прокофий давал деньги в рост, и многие представители высшего света ходили у него в должниках. Короче говоря, скинув заводскую обузу, Прокофий Акинфиевич только выиграл – качество его жизни не изменилось, но отныне он мог заниматься тем, чем пожелает, и вести себя так, как ему было угодно. Можно обшить железом построенный в Москве дом, можно разъезжать на экипаже канареечного цвета, можно делать почти все, кроме того, чего никак нельзя делать. Отдадим Прокофию Акинфиевичу должное – шутки его были дерзкими, порой даже очень, но он соблюдал определенные границы, которых никогда не переходил, и громов с молниями на свою дерзкую голову не навлекал. Кстати говоря, железная обшивка дома была не столько прихотью, сколько практической мерой – листы железа служили защитой от пожаров.

Эпатаж, который современники считали чудачеством или дуростью, не был ни тем ни другим. Корни его крылись, простите за неуклюжий каламбур, в корнях самого Прокофия Демидова, «простолюдина во дворянстве». Императоры могли издавать какие угодно указы и жаловать дворянство кому угодно, но «исконные» дворяне не жаловали «свежеиспеченных» и всячески их третировали. А если и не третировали, то не упускали случая указать выскочкам на их место, «последнее с краю». Выходов у «выскочек» было два – смириться и терпеть в надежде на то, что со временем все устаканится-образуется, или же протестовать. Прокофий Демидов избрал второй путь, благо что обстоятельства позволяли ему это. Заводчику, связанному партнерскими отношениями со множеством лиц, «чудить» не с руки, поскольку серьезные люди избегают вести дела с чудаками. А вот обеспеченный человек, которому нет нужды выстраивать партнерские отношения с поставщиками и покупателями, может чудить, сколько ему угодно. Вы тычете мне в лицо моим посконно-сермяжным происхождением? Да я его не стыжусь и скрывать не намерен, давайте лучше мошной померимся! Можно с большой долей уверенности предположить, что благотворительная щедрость Прокофия Демидова была обусловлена не столько гуманистическими, сколько эпатажными соображениями. К тому же щедрость служила ему своеобразной защитой – императрица Екатерина Вторая хоть и недолюбливала «дерзкого болтуна», но закрывала глаза на его выходки, поскольку пользы от «болтуна» было гораздо больше, чем вреда, а за миллионное с лишком пожертвование на основание Воспитательного дома для незаконнорожденных детей пожаловала Прокофию Акинфиевичу «генеральский» чин действительного статского советника (надо признать, что раздача чинов в обмен на пожертвования была исключительно удачным инструментом, стимулировавшим благотворительные устремления честолюбивых подданных империи). Но что там чин! Прокофий Демидов удостоился великой чести быть воспетым самим Гавриилом Державиным, который в своем стихотворении «К Скопихину»[26] писал:

         Бессмертно Минин будет жить,

         Решившийся своим именьем

         Москву от плена свободить,

         И тот Демидов, что с терпеньем

         Свой век казну копил и вдруг

         Дал миллионы для наук.

         О! если Шереметев к дням

         Своим еще прибавил веку,

         То не по тем своим пирам,

         Что были дивом человеку,

         Где тысячи расточены,

         Народ, цари угощены!

         Где, как в волшебных неких снах,

         Зимой в мороз, против природы,

         Цветущую весну в садах,

         Шумящие с утесов воды

         И, звезд рассыпав миллион,

         Свой дом представил раем он.

         Нет! Нет! – не роскошью такой

         Его днесь в свете прославляют;

         Столы прошли, как сон пустой,

         Их гости скоро забывают;

         Но тем обрел он всех любовь,

         Что бедным дал, больным покров.

Согласитесь, что быть увековеченным классиком русской поэзии, да еще и в такой славной компании, как спаситель отечества Кузьма Минин и граф Николай Шереметев, род которого значился в Бархатной книге[27], – это великая честь, и более никто из Демидовых подобного не удостоился.

Впрочем, благотворительность Прокофия Демидова получала и иные оценки. Например, известный в былые времена историограф князь Михаил Михайлович Щербатов в своем сочинении «О повреждении нравов в России» писал следующее: «Можно ли подумать, чтобы государь, чинящий великия раздаянии, государь, к коему стекаются большей частию сокровищи всего государства, мог быть корыстолюбив? Однако сие есть, ибо инако я не могу назвать введение она толь всеми политическими писателями охуляемого обычаю чины за деньги