Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер

– Один, – сказал я.

Она повела меня за руку по узкой тропке. Долго вела или нет, не помню, но вот в сумерках показалась в лесу избушка, совсем маленькая, вроде баньки, и запахло чем-то странным – не разберешь, приятен был этот запах или противен.

«Кажется, так у тетки в гостиной по праздникам пахло», – смутно вспомнилось мне, и я хотел вырваться из рук женщины.

Но из двери избушки вышел мужчина с бородой, в черной фуражке.

– Кого ведешь? – зло спросил он у женщины. – Чего ж не уехала? Четверть-то не разбила, чего доброго?

– Мальчишка захворал, – ответила женщина.

– Мальчишка? А тебе какое дело? Откуда он взялся?

– Да захворал он, с ног валится.

– Затвердила: «захворал», «захворал»…

Слова спорящих долетали до меня независимо от движений их губ и жестов. Бывает порой, что в звуковой киноленте звук не совпадает с речью и движениями актеров – или отстает от них, или опережает, – вот и тут так было. Я стоял, держась за ствол дерева, чтобы не упасть, и мне было все на свете безразлично.

Но вот женщина оторвала меня от дерева, повела в избушку. Здесь было почти темно.

– Согреться ему надо – вот что, – сказал мужчина подобревшим голосом и налил чего-то в жестяную кружку. – Пей, – сказал он, – лучше будет, – и сунул мне кружку в руку.

От жидкости в кружке шел тот же запах, которым все здесь было пропитано. Руки у меня дрожали, пить не хотелось. Я поставил кружку на стол.

– Пей, пей, сынок, сразу согреешься, это первач, самый чистый, – и женщина насильно влила мне в рот содержимое кружки.

Меня скрючило, согнуло в дугу от отвращения, чуть не стошнило.

– На, заешь сыром, – сказала женщина и дала мне плоский кусок творога; я съел творог, и противный вкус во рту стал слабее; по телу пошли струи тепла, мне захотелось спать. – Вот в углу и ложись, – проговорила женщина, – да прежде одежду скинь, мокрая вся.

Я пошел в угол, разделся и плюхнулся на сено. Сверху на меня набросили что-то теплое, и я уснул.

Утром я проснулся здоровым; ничем особенным я не был болен – сильный озноб, вот и все. От вчерашнего у меня осталась только легкая слабость да волчий голод.

В избушке было тихо, солнце било в окошко, бородатый мужчина спал на полу поодаль от меня. Одежды моей нигде не было видно. В чем мать родила встал я с пола, отворил дверь – одежда была развешана на ветках и уже высохла. Я стал одеваться.

Было тепло. В синем небе стояло кудрявое облако, раздумывая, в какую сторону плыть. Деревья тихо столпились вокруг избушки – смирные, спокойные, почти примиренные с осенью этим золотым днем; только молодая осинка все звенела, звенела своими листьями, знала, что скоро они опадут.

– А я-то подумал, что ты сбежал, – сказал проснувшийся мужчина, когда я вернулся, уже одетый, в избушку.

Я промолчал.

– Ну, раз не сбежал, так собирайся, сейчас поедем. Устрою тебя в сад. Сад будешь сторожить, а пока ешь, – он показал мне на хлеб и творог, лежавшие на столе.

– Спасибо, – сказал я.

– Я-то сразу понял: не пристань тебе нужна, приткнуться тебе надо куда-нибудь. Чем бродить без толку – все лучше сторожить. Хоть у дела будешь.

Я обрадовался этому предложению. Это хорошо – сторожить сад. И яблоки можно есть.

– На еще хлеба, – молвил мужчина. – Ты не бойся, ешь.

– Спасибо, дяденька.

– А я уж для опохмелки, чтобы день хорошо начать… – И он отлил из бутыли самогона и, бодро крякнув, опрокинул жестяную кружку себе в горло. – Да, это хорошо, – проговорил мужчина. Потом, обращаясь ко мне, сказал: – Ты только молчи об этом. Молчи, как земля, – и все тут. – После этого он выпил вторую. – Ты не думай, мы не для продажи, для себя гоним, к празднику…

Язык у моего собеседника начал заплетаться. Чем больше он хмелел, тем взрослее я ему казался. После четвертой он уже разговаривал со мной как с равным.

– Так вот, Дмитрий, в сад тебя устроим, будешь там деду помогать. Дед старый, ты ему правой рукой будешь.

И он объяснил мне, что сам-то он крестьянин, живет в деревне и что дочь его вышла замуж, а муж ее работает в совхозе, неподалеку от деревни. Избы пока у зятя нет, он недавно приехал, нездешний, так что пришлось потесниться.

– Он нездешний, скопской, но человек хороший. Он тебя в сад совхозный и пристроит, – закончил свою речь мой новый знакомый, и мы вышли из избушки.

Я едва поспевал за своим спутником. Хоть был он навеселе, но шел ходко, ровно. По мере того как он шел, он все больше трезвел.

– Дяденька, а Москва отсюда далеко? – спросил я его на ходу.

– Москва-то? Далеко Москва. Пароходом надо ехать и еще на поезде, – ответил он, а потом оглянулся на меня и добавил: – А тебе что? Работай знай, делай свое дело – вот тебе и Москва. Теперь не старый режим, кто работу по совести справляет, тому и здесь хорошо, сыт-пьян будешь, и от людей уваженье. А ежели от работы бегаешь, то и в Москве тебя не похвалят. Так-то вот!..

Счастливый сад

Плодовый сад, куда меня устроили помощником сторожа, был расположен в пустынном месте, когда-то он примыкал к усадьбе помещика, но усадьба давно сгорела, и с тех пор сад стоял сам по себе. Теперь он принадлежал совхозу «Бычково». Сад был обнесен забором, а калитка выходила на узкую проселочную дорогу, по которой редко ходили и еще реже ездили.

Поселился я в деревянной хибарке-сторожке вместе с постоянным сторожем сада дедом Зыбиным; это был маленький лысый старик с узкой седой бородкой и неестественно розовыми щеками. Говорил он очень быстро, в то же время металлически-отчетливо выговаривая каждое слово.

К моему появлению дед Зыбин отнесся равнодушно.

– Помогать пришел, жабий хвост? – звонко спросил он. – Ну, принимай место.

Он привел меня в сторожку и показал широкую лавку, которая отныне должна была служить мне постелью.

– А что я делать должен, дедушка? – спросил я его, осмотрев свое новое жилище.

– Там увидишь, что делать. Иди сад огляди да собаке латку с похлебкой снеси, – ответил мне дед Зыбин, а сам сел на лавочку возле хибарки. Он любил сидеть здесь, греться на осеннем солнышке.

Я взял миску и пошел к собачьей конуре, расположенной шагах в пятидесяти от сторожки,