Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками - Коллектив авторов

тут же назвал меня другом и приказал подать шампанского: «Запить здоровье нового друга», – как он выразился. Несмотря на такой любезный прием, я был точно в лихорадке, и невольная робость одолела меня, потому что молва о поэте Пушкине была всеобщая; молодежь сильно интересовалась им, и каждый из нас знал по нескольку его стихотворений наизусть.

И вдруг совершенно неожиданная встреча, знакомство и дружеский прием поэта. Даже и теперь, на старости, я чувствую истинное удовольствие при воспоминании этого знакомства и благородного характера Пушкина, о чем сейчас и расскажу вам. Между тем начали входить драгунские офицеры, и скоро собралось их у Пушкина и у Папкова человек двенадцать. В числе офицеров пришел и мой приятель, Николай Михайлович Караяни. Прошло уже несколько дней, как Пушкин приехал в Кар-Агачи; со многими офицерами он был знаком и прежде, особенно же с Папковым, кажется, дальним его родственником; с прочими же офицерами живо знакомился, встречал и принимал каждого из них как знакомого приятеля. За то же и офицеры любили его за живость ума, остроту слов, веселость и славное такое обращение со всеми. Пушкин был тогда еще очень молод, и пылкая натура его платила такую же дань молодости, как и все мы смертные. Надо сказать, что Александр Сергеевич любил-таки и покутить в кругу молодежи, занимая и увлекая всех разделявших с ним пирушки. Скоро подали закуску с винами и шампанским; закусили, и начались тосты: при этом Пушкин сказал такой экспромт, от которого мы повалились со смеху и закричали ему «браво». Я уже запоздал и спешил идти, но подгулявшие офицеры еще удерживали меня, да, спасибо, выручил Александр Сергеевич; обращаясь к офицерам, он сказал: «Господа, пусть идет, у него есть дело». Потом ко мне: «Смотри же, Ханжонков, на обратном пути к нам поскорее, а если не заедешь, то назову тебя злодеем». – Вручивши рапорт начальнику батареи Андриянову и получа словесное приказание, спешу к Пушкину и Папкову. Папков был богатый офицер, красивый и общий любимец. Когда я вошел к ним, Пушкин подошел ко мне, пожал руку и сказал: «Спасибо». – Офицеры также благодарили. Каждый держал себя просто, нараспашку, как у лучшего приятеля. Было уже три часа, и в смежной комнате готовили к столу. Но по служебным обязанностям остаться обедать я не мог, несмотря на приглашение Пушкина и Папкова, взявших с меня слово приехать к ним поскорее. Я простился и уехал в Царские Колодцы. Справившись по службе, я на третий день снова приехал в Кар-Агачи, да еще и с двумя офицерами нашей батареи. Приехали мы прямо к Папкову и Пушкину, и они встретили нас по-приятельски. Пушкин получил тогда из Петербурга порядочный куш денег за свои сочинения, и потому у него постоянно было много офицеров, и шампанское лилось рекой. Сам он был душою общества, и мы ловили каждое слово. Задаст вдруг тему, и начнется между молодежью общий живой разговор: а сам-то он говорит увлекательно, красноречиво, так и сыплет; замолчим и слушаем. Вдруг скажет экспромт в стихах или присядет, напишет стихи и прочтет нам отрывки из «Кавказского пленника». Все мы искренно приветствовали Пушкина и запивали шампанским. Восторженный поэт и нас восторгал каким-то особенным чувством. Голос у него был славный, звучный и приятный; глаза постоянно искрились, а когда он поворачивал голову, то кудрявые волосы его сотрясались. На всех офицеров Пушкин имел большое влияние и, как магнит, притягивал к себе. Двое суток мы пировали у Пушкина и у Папкова, как вдруг веселье наше было прервано весьма неприятной историей. Когда кизлярка, шампанское и другие напитки порядочно отуманили у некоторых головы, тогда между офицерами начались такие откровенности, каких и не должно бы быть. Хозяин и любимец Пушкина, Папков, выразился очень резко на счет уважаемой дамы – жены полковника N и при этом задел намеком Караяни. Караяни вспылил, начались крупные речи, и кончилось тем, что Караяни вызвал Папкова на дуэль.

Случилось это неожиданно, вдруг, и никто уже не мог остановить ссору, и даже сам Пушкин. Сильно раздраженные Караяни и Папков оба обратились к Пушкину с просьбою – быть у них секундантом. Горячо и настойчиво уговаривал соперников Пушкин, чтобы они прекратили ссору и примирились. И как превосходно говорил он, обращаясь то к Караяни, то к Папкову. Все мы также просили их примириться, но напрасно; они были непреклонны и просили Пушкина в секунданты. Видя, что убеждения не помогли, огорченный и задумавшийся Пушкин начал ходить по комнате. Ожидали его ответа. Пушкин остановился и, обращаясь к Караяни и Папкову, сказал: «Хорошо, господа, у одного из вас я буду секундантом, по жребию, а другого секунданта вы позвольте выбрать мне. Согласны?» – Караяни и Папков согласились. Время и место были назначены: завтра, в шесть часов утра, в небольшой рощице близ Кар-Агачи; драться на пистолетах. Решимость Пушкина быть секундантом и удивила нас, и порадовала. Пушкин сделал два билета, написал фамилии соперников, положил в шапку и поднес Караяни и Папкову. Они вынули билеты: Пушкин – секундантом у Папкова. Секундантом Караяни Пушкин избрал князя Мадатова. Караяни сейчас ушел, а через полчаса Пушкин просил и Папкова идти к одному из офицеров и там оставаться, пока Пушкин не позовет его.[208]

Когда Папков ушел, Пушкин выслал прислугу, затворил двери, сообщил всем нам план предстоящей дуэли и убедительно просил содействовать, на что все офицеры охотно согласились и дали слово хранить все сообщенное им в глубокой тайне. Пушкин был сильно встревожен, хотя и старался казаться спокойным. Нас, офицеров, было двенадцать человек, и почти бессонную ночь мы провели у Пушкина. Сам он не спал и два раза уходил куда-то с Мадатовым. Вот начало рассветать, и все офицеры, кроме Мадатова, ушедшего вперед, вышли от Пушкина с большою осторожностью и направились к рощице, к которой через полчаса приехал Караяни с Мадатовым, а вслед за ними и Папков с Пушкиным. Пушкин поздоровался с Караяни и Мадатовым, переговорил с последним, и когда соперники стали на указанных местах с пистолетами, тогда Пушкин, обращаясь к ним, сказал: «Господа, прошу слушать команду – стрелять по третьему разу. Начинаю: „раз”». Вдруг заиграл оркестр музыкантов, искусно скрытый в рощице, а мы, офицеры, каждый с двумя бутылками шампанского в руках, мгновенно стали между Караяни и Папковым…

Такая неожиданность сильно их озадачила, и они зароптали, особенно Караяни. Но тут уже Александр Сергеевич действовал как истинный гений-примиритель и говорил с такою силою и увлечением, что не только мы, но и соперники были тронуты. Помню слова Пушкина: «Господа. Если совершится убийство, то оно погубит и меня с вами, и всех нас. Умоляю вас именем бога и России – помиритесь». Пушкин был страшно взволнован, тяжело дышал, и сверкающие глаза его наполнились слезами; быстро подходил он то к Караяни, то к Папкову, но они не поддавались. Наконец, Папков опустил пистолет, подошел к Караяни и сказал: «Караяни, я не прав перед тобою за сказанные вчера оскорбительные слова и прошу меня извинить». Караяни подал руку Папкову. Все обрадовались и бросились обнимать и целовать Караяни, Папкова и Пушкина. Шампанское полилось рекой, и распили его несколько дюжин; пили и музыканты, щедро одаренные офицерами. Так счастливо окончилась эта дуэль и оставила самое отрадное воспоминание в жизни. Пушкин очаровал меня, и я почувствовал благоговение к этому отличному человеку. Да и все общество офицеров было под влиянием таких же чувств, тем более, что Пушкин не показывал и вида своего несравненного преимущества над нами, а держал себя как лучший друг-товарищ и пил с нами шампанское как лихой гусар.

Еще целые сутки пировали мы неразлучно у поэта и только на другие сутки я и товарищи мои простились с Пушкиным, с офицерами и уехали из Кар-Агачей.

Потом я еще раз повстречался с Александром Сергеевичем Пушкиным в Азиатской Турции, на Саганлуге, за Карсом.

Верхом на великолепной арабской лошади он подъехал вместе с Караяни к нашей батарее. Издали узнал меня и закричал: «Здравствуй, Ханжонков. А что, тебя еще не убили?» – «Слава богу, Александр Сергеевич, как видите – жив и здоров». – «Ну, и слава богу». – Офицеры сейчас же окружили его. Минут с пятнадцать он побеседовал с ними, спросил о здоровье знакомых ему офицеров, простился с ними и вместе