Реформация - Уильям Джеймс Дюрант

определяет вечную судьбу миллиардов душ: это «для того, чтобы мы восхищались Его славой», демонстрируя Его силу13.13 Он соглашается, что это «ужасный указ» (decretum horribile), «но никто не может отрицать, что Бог предвидел будущую конечную судьбу человека еще до того, как создал его, и что Он предвидел ее, потому что она была назначена Его собственным указом».14 Другие, подобно Лютеру, могут утверждать, что будущее определено, потому что Бог его предвидел, и Его предвидение невозможно фальсифицировать; Кальвин же ставит дело иначе и считает, что Бог предвидит будущее, потому что Он его завещал и определил. И приговор о проклятии является абсолютным; в теологии Кальвина нет чистилища, нет дома на полпути, где человек мог бы за несколько миллионов лет сожжения уничтожить свое «проклятие». А значит, нет места для молитв за умерших.

Можно было бы предположить, что в предположениях Кальвина нет смысла ни в каких молитвах: все предопределено божественным декретом, и ни один океан мыслей не сможет смыть ни йоты неумолимой судьбы. Однако Кальвин более человечен, чем его богословие: давайте молиться со смирением и верой, говорит он нам, и наши молитвы будут услышаны; молитва и ответ также были предписаны. Давайте поклоняться Богу в смиренных религиозных службах, но мы должны отвергнуть Мессу как святотатственную попытку священников превратить земные материалы в тело и кровь Христа. Христос присутствует в Евхаристии только духовно, а не физически, и поклонение освященной облатке как буквально Христу — это идолопоклонство. Использование искусственных изображений Божества, в явное нарушение Второй заповеди, поощряет идолопоклонство. Все религиозные изображения и статуи, даже распятие, должны быть удалены из церквей.

Истинная Церковь — это невидимая община избранных, умерших, живущих или рождающихся. Видимая Церковь состоит из «всех тех, кто исповеданием веры, примерной жизнью и участием в таинствах крещения и Вечери Господней» (другие таинства Кальвин отвергает) «исповедует того же Бога и Христа, что и мы сами».15 Вне этой Церкви нет спасения.16 Церковь и государство — оба божественны и предназначены Богом для гармоничного взаимодействия души и тела единого христианского общества: Церковь должна регулировать все детали веры, богослужения и морали; государство, как физическая рука Церкви, должно обеспечивать соблюдение этих правил.17 Светские власти также должны следить за тем, чтобы «идолопоклонство» (в протестантском обиходе это синоним католицизма) и «другие поношения религии не были публично выставлены и распространены среди народа», и чтобы преподавалось и принималось только чистое Слово Божье.18 Идеальное правительство будет теократией, а Реформатская церковь должна быть признана голосом Бога. Все притязания пап на верховенство Церкви над государством Кальвин возобновил для своей Церкви.

Примечательно, как много римско-католических традиций и теорий сохранилось в богословии Кальвина. Кое-чем он был обязан стоицизму, особенно Сенеке, а также изучению права; но больше всего он опирался на святого Августина, который вывел предестинарианство из святого Павла, не знавшего Христа. Кальвин сурово игнорировал концепцию Христа о Боге как любящем и милосердном отце и спокойно прошел мимо множества библейских отрывков, предполагающих свободу человека определять свою судьбу (2 Пет. 3:9; 1 Тим. 2:4; 1 Иоан. 2:2; 4:14 и т. д.). Гений Кальвина заключался не в том, что он придумывал новые идеи, а в том, что он развивал мысли своих предшественников до ужасающе логичных выводов, излагал их с красноречием, равным разве что Августину, и формулировал их практические последствия в системе церковного законодательства. У Лютера он взял доктрину оправдания или избрания по вере; у Цвингли — духовное толкование Евхаристии; у Буцера — противоречивые понятия о божественной воле как причине всех событий и требовании напряженного практического благочестия как проверки и свидетельства избрания. Большинство этих протестантских доктрин в более мягкой форме дошли до нас в католической традиции; Кальвин придал им резкий акцент и пренебрег компенсирующими смягчающими элементами средневековой веры. Он был более средневековым, чем любой мыслитель между Августином и Данте. Он полностью отверг гуманистическую озабоченность земным совершенством и вновь обратил мысли людей, еще более мрачные, чем прежде, к загробному миру. В кальвинизме Реформация вновь отвергла Ренессанс.

То, что столь непритязательная теология должна была завоевать поддержку сотен миллионов людей в Швейцарии, Франции, Шотландии, Англии и Северной Америке, на первый взгляд кажется загадкой, а затем озаряет. Почему кальвинисты, гугеноты и пуритане так доблестно сражались в защиту собственной беспомощности? И почему эта теория человеческого бессилия породила одних из самых сильных героев в истории? Не потому ли, что эти верующие обрели больше силы, считая себя немногими избранными, чем потеряли, признав, что их поведение никак не повлияло на их судьбу? Сам Кальвин, одновременно робкий и решительный, был уверен, что принадлежит к избранным, и это так утешало его, что он находил «ужасный указ» о предопределении «плодотворным для самого восхитительного блага».19 Получали ли некоторые избранные удовольствие от размышлений о том, как мало их будет спасено и как много будет проклято? Вера в то, что они избраны Богом, придавала многим душам мужество перед лицом превратностей и кажущейся бесцельности жизни, как подобная вера позволила еврейскому народу сохранить себя среди трудностей, которые в противном случае могли бы ослабить волю к жизни; действительно, кальвинистская идея богоизбранности, возможно, была обязана еврейской форме этой веры, как и протестантизм в целом многим обязан Ветхому Завету. Уверенность в божественном избрании, должно быть, служила опорой для гугенотов, страдающих от войн и резни, и для пилигримов, рискованно отправляющихся на поиски нового дома на враждебных берегах. Если исправившийся грешник мог проникнуться этой уверенностью и поверить, что его реформа была предначертана Богом, он мог стоять непоколебимо до конца. Кальвин усилил это чувство гордости за избрание, сделав избранных, без гроша в кармане или нет, наследственной аристократией: дети избранных были автоматически избраны по воле Божьей.20 Таким образом, простым актом веры в себя человек мог, хотя бы в воображении, обладать раем и передавать его по наследству. За такие бессмертные блага признание беспомощности было выгодной ценой.

Последователи Кальвина нуждались в таком утешении, ведь он учил их средневековому мнению о том, что земная жизнь — это сплошные страдания и слезы. Он с радостью признавал «правильность мнения тех, кто считал величайшим благом не родиться и, как следующее величайшее благо, немедленно умереть; не было ничего неразумного и в поведении тех, кто скорбел и плакал при рождении своих родственников и торжественно радовался их похоронам»; он лишь сожалел, что эти мудрые пессимисты, будучи в основном язычниками, не знающими Христа, были