Римские древности - Дионисий Галикарнасский

занимался общественными делами, вы были мне полезны во многих необходимых случаях, и после изгнания не отвернулись от меня с презрением к моей тогдашней судьбе как от человека, не имеющего больше возможности ни друзьям делать добро, ни врагам — зло, но остались хорошими и верными друзьями, заботясь о моей матери, жене и детях, облегчая им страдания своим вниманием. 2. Но остальным римлянам я — враг, насколько это в моих силах, и воюю я с ними, и никогда не перестану ненавидеть их: они меня за многие славные деяния, за которые следовало удостоить почестей, с позором изгнали из отечества, как совершившего величайшее преступление перед обществом, не проявив ни уважения к моей матери, ни жалости к детям, ни какого-либо иного человечного чувства сообразно моим обстоятельствам. 3. Так вот, услышав это, скажите теперь, если вы лично что-то хотите от нас, совершенно не опасаясь, что чего-нибудь не получите из выполнимого, но о дружбе и примирении, которые вы предлагаете мне заключить с народом в надежде на возвращение, рассуждать прекратите. Как же, весьма охотно я желал бы вернуться в такой город, в котором награды доблести достаются пороку, а наказания для преступников несут те, кто ни в чем не виновен! 4. Ну скажите же мне, ради богов, по причине какого преступления или какому предавшись занятию, недостойному собственных предков, я терплю такую участь? Я отправился в свой первый поход, будучи совсем еще юным, когда мы боролись против царей, пытавшихся силой вернуться назад. После этого сражения в награду я был увенчан полководцем почетными венками за то, что спас гражданина и убил врага[897]. 5. Сколько раз затем я сражался в других битвах, в конном и пешем строю, во всех я отличился и во всех получил награды за доблесть. И не было ни одного города, взятого приступом, на чьи стены не я взошел первым — либо один, либо с немногочисленными соратниками, — и не было бегства врагов с поля боя, главнейшей причиной которого все присутствующие признавали не меня, и никакое другое из блестящих или благородных дел на войне не произошло без участия моей отваги или удачи.

XXX. Конечно, равным образом это мог бы сказать о себе и какой-нибудь другой благородный человек, пусть даже и не столь много. Но какой полководец или командир мог бы похвастаться, что взял целый город, как я город кориоланцев, и что в тот же день тот же человек обратил в бегство вражеское войско, как я войско анциатов, пришедшее на помощь осажденным?[898] 2. Я ведь воздерживаюсь упоминать то, что, хотя мне, явившему такие доблести, можно было взять из добычи много золота и серебра, рабов, упряжных животных и прочего скота, много хорошей земли, я этого не пожелал, но, предпочтя, насколько возможно, не подавать повода для зависти к себе, взял одного только боевого коня из добычи и своего личного друга из пленников, а остальное богатство привез и сдал в казну. 3. Итак, чего из двух был я достоин за все это — подвергнуться наказанию или получить почести? И чего из двух — подчиниться худшим из граждан или самому определять права и обязанности для подчиненных? Но, может быть, не поэтому изгнал меня народ, а потому что в остальной жизни я был необуздан, расточителен и не подчинялся законам? Однако, кто мог бы указать кого-нибудь, кто вследствие моих противозаконных удовольствий был бы изгнан из отечества или потерял свободу, или лишился имущества, или испытал какое-либо иное несчастье? Ведь даже из врагов никто никогда не обвинял и не упрекал меня ни в чем из этого, но всеми засвидетельствовано, что у меня и повседневная жизнь была безукоризненной. 4. «Но, клянусь Юпитером, — кто-нибудь, пожалуй, скажет, — твой выбор политических пристрастий, возбудивший ненависть, причинил тебе нынешнее горе. Ибо, хотя можно было избрать лучшую сторону, ты предпочел худшую и продолжал говорить и делать все, чем будет ниспровержен отеческий аристократический строй, а руководителем государства станет невежественная и подлая толпа». Но я-то поступал наоборот, Минуций, и заботился, чтобы сенат всегда руководил общественными делами и сохранялся отеческий порядок политического устройства. 5. Однако, за этот прекрасный образ жизни, который нашим предкам казался достойным подражания, я получил от родины такое вот удачное и благое вознаграждение, будучи изгнан не только народом, Минуций, но и гораздо раньше сенатом, который сначала, когда я боролся с плебейскими трибунами, стремившимися к тирании, поощрял меня пустыми надеждами, что, мол, он сам обеспечит мне защиту, но после того, как заподозрил некоторую опасность со стороны плебеев, покинул меня и отдал врагам. 6. Впрочем, ты сам тогда был консулом, Минуций, когда состоялось предварительное решение сената по поводу суда и когда Валерий, советовавший выдать меня народу, снискал большое одобрение за свои речи, а я из опасения, что буду осужден сенаторами, если начнется голосование, согласился и пообещал добровольно явиться на суд.

XXXI. Ну же, Минуций, ответь мне, показался ли я и сенату заслуживающим наказания, поскольку в общественной и частной жизни был наилучшим гражданином, или только одному народу? Ведь если все тогда приняли одно и то же решение и все меня изгнали, то ясно, что все вы, пожелавшие этого, ненавидите доблесть, и нет в вашем государстве места для одобрения нравственного совершенства[899]. Если же уступить народу сенат был вынужден и поступок его явился следствием принуждения, а не собственной воли, то вы, полагаю, согласны, что находитесь во власти худших людей и что сенат совершенно не властен поступать так, как считает нужным. 2. Итак, вы предлагаете мне вернуться в такое государство, где лучшая часть управляется худшей? Значит, вы заподозрили у меня полнейшее сумасшествие! Ладно, допустим, вы меня убедили, и я, прекратив войну, как вы хотите, вернулся. Какой у меня после этого будет образ мыслей и какую жизнь я буду вести? Изберу ли спокойствие и безопасность и, домогаясь должностей, почестей и остальных благ, коих полагаю себя достойным, соглашусь ли угождать черни, имеющей власть над этим? Тогда из достойного человека стану дурным, и никакой пользы мне не будет от прежней доблести. 3. Или, все-таки, оставаясь при тех же самых нравах и сохраняя тот же самый политический выбор, буду противодействовать тем, кто предпочитает не то же самое? Разве не вполне ясно, что народ снова будет воевать со мной и снова потребует подвергнуть меня повторному наказанию, выдвигая то же самое первое обвинение, поскольку я, получив от него право