Василий Суриков. Душа художника - Сергей Александрович Алдонин

Ознакомительный фрагментвиделись кровавые сны, но ему важнее было оцепенение перед развязкой, перед трагедией. И настроение Петра – молодого человека с упрямо сжатыми губами, который понимает, что действует жестоко, по-варварски, но считает этот шаг необходимым. И – небо грязноватых тонов, неуютное холодное.

В то время Репин эмоционально защищал приятеля от критиков и написал лучший портрет Сурикова, в которым мы видим и силу, и робость «неотесанного» казака. А потом они вместе уговорили рыжего могильщика с Ваганьковского кладбища позировать для «Утра стрелецкой казни». Чубатый казак, похожий на раненого коршуна, со свечой в руке стал одним из самых ярких героев картины.

Суриков стал передвижником, с ними его объединял народный патриотизм, интерес к глубинной России. Но в этом сообществе, которое возглавлял критик Владимир Стасов, Суриков оказался белой вороной. Он не подчинял художественные задачи публицистическим, не занимался «обличительством», и с передвижниками его, по существу, объединяло только участие в выставках.

«Подлинно народные драмы»

Он приглядывался к судьбе «Алексашки» Меншикова, в которой видел печальный финал петровских преобразований. Своего героя Суриков разглядел в отставном учителе математики, которого встретил на Пречистенском бульваре. С него и писал Меншикова в Берёзове. Ссыльный царедворец окружен родными: только они и не бросили его. Если Меншиков встанет – пробьет головой потолок. Это сразу заметил знаменитый передвижник Иван Крамской, считавший, что Суриков написал «безграмотную» картину. А художник просто не испугался смелой метафоры: недавнему «полудержавному властелину» тесно в опальной избенке.

С метафоры началась и история картины, которая считается центральной в наследии Сурикова. Он вспоминал, что ключ к образу главной героини нашел, увидев, как ворона билась о снег черным крылом. Так он представлял судьбу боярыни Феодосии Морозовой, которая боролась за старую веру, но царская воля оказалась сильнее… Другой ключ – в словах протопопа Аввакума, обращенных к Морозовой: «Персты рук твоих тонкостны, очи твои молниеносны, и кидаешься ты на врагов аки лев».

Раскол прошел и через историю семьи Сурикова. Староверкой была его тётка Авдотья Васильевна, и «Житие» Феодосии Морозовой будущий художник читал в детстве. Ему запомнился легендарный эпизод: когда боярыню везли на допрос в Чудов монастырь, она двоеперстно перекрестилась на его кресты. Оттенки снега, непреклонная вера в глазах боярыни, руки, скованные кандалами. Сани пробираются через толпу и как будто летят на нас, хочется расступиться. Народ на картине сочувствует Морозовой, но не бросается ей на подмогу. Почему? Это больше всего интересовало Сурикова. Быть может, из-за высокомерия гордой боярыни? Но её благословляет юродивый, для которого Суриков долго подбирал натурщика. «Его я на толкучке нашел. Огурцами он там торговал. Вижу – он. Я его на снегу так и писал. Водки ему дал и водкой ноги натер… Он в одной холщовой рубахе у меня на снегу сидел… Я ему три рубля дал. Это для него большие деньги были. А он первым делом лихача за рубль семьдесят пять копеек нанял. Вот какой человек был», – вспоминал художник.

На передвижной выставке 1887 года картина произвела сенсацию. Даже Стасов, наконец, безоговорочно признал Сурикова, назвав «Боярыню» «подлинно народной драмой… выше и дальше которой картины наше историческое искусство еще не поднималось».

Критики и репортеры пытались привязать картину к современности, к процессам над Софьей Перовской и Верой Фигнер: «Снимите эти костюмы, измените несколько обстановку – и перед вами… современное происшествие в одном из наших городов». Но всё это для Сурикова не имело никакого значения. Он раскрывал суть раскола – и эта трагедия XVII века волновала художника куда сильнее самых сенсационных газетных новостей.

Дума атамана

Современник Сурикова – Константин Маковский – в своих очень популярных в то время фантазиях на исторические темы как будто переносил зрителей в московскую Русь, точно вырисовывая детали интерьеров и костюмов. Для Сурикова гораздо важнее другое – конфликты, определившие судьбу страны. Его картины из далекого прошлого не производят ощущение экзотики, там живут и действуют такие же люди, как мы. Нас разделяют только обстоятельства. Меньше всего Суриков хотел проиллюстрировать историческую хрестоматию. Он, по собственному признанию, пытался угадать настроение своих героев. И история в интерпретации Сурикова не поражала изысканной красотой кафтанов, а заставляла сопереживать. К тому же, его интересовали сюжеты, в которых раскрывался русский характер, неуемный и парадоксальный, когда приверженность к вольнице соседствует с готовностью отдать жизнь за царя и Отечество.

Труднее всего далась Сурикову картина, о которой он размышлял много лет – «Степан Разин». Он начал писать ее в 1887 году. Из суеверия почти никому не рассказывал о замысле. Только загадочно улыбался: «Пишу того, о ком в России каждый ребенок знает». Ему виделись челны на Волне и персидская княжна – как в песне. Всё это осталось в эскизах. А потом угасла от неизлечимой болезни жена художника – Елизавета Августовна. Он думал бросить живопись – и вернулся к «Разину» только через несколько лет, изменив сюжет картины. Княжна исчезла. Атаман остался наедине со своими невеселыми думами. Даже среди верных соратников он выглядит отчужденным, одиноким, разочарованным, по-русски – смурным. Это почти автопортрет. Но завершить эту работу он не мог годами, переключаясь на другие сюжеты.

В 1895 году Суриков закончил свою единственную батальную картину – «Покорение Сибири Ермаком». Решающая битва между казаками и воинством Кучума на волнах Енисея. Запоминается властный жест Ермака – воина, не знающего страха и сомнений. На лицо суриковский покоритель Сибири – крестьянский богатырь. Над головой атамана развивается знамя с ликом Христа – Суриков видел такой стяг в Оружейной палате. «Две стихии встречаются», – так объяснял Суриков эту картину. А композицию ему навеяли воспоминания о кулачных боях на Масленицу. А, чтобы не потерять ощущение Сибири, Суриков с этюдником, верхом объездил тысячу верст в тех краях, где сражался Ермак.

В 1897 году он побывал в Швейцарии, прошел пешком весь альпийский суворовский путь и даже лихо скатывался в снежные ущелья – как русские чудо-богатыри XVIII века. Правда, некоторые склоны, по которым прошел со своей армией Александр Суворов, показались Сурикову неприступными. А картина «Переход Суворова через Альпы» получилась необыкновенная. Сколько на полотне солдат, столько и характеров. Мужественный усач, прошедший огонь и воду, с ужасом смотрит на скалистый спуск, по которому предстоит скатиться, а молодой солдат хохочет над суворовской шуткой – и всё ему нипочем.

Василий Суриков. Стенька Разин

А «Разин» так и оставался неоконченным. Суриков искал его взгляд – сосредоточенный, властный и горестный. Чтобы в глазах посверкивали и тяжелые предчувствия, и ярость. Как говорил художник, «искал точку». Отбросил десятки вариантов… Зато, уж когда его «озарило», Суриков в три часа ночи разбудил друзей-соседей – семейство инженера Анатолия Добринского – «Нашел! Нашел точку-то!» Картина, над которой он работал 20 лет, в 1906 году стала «гвоздем программы» 35‑й передвижной выставки, которая проходила в Историческом музее. Картина