Норвежские сказки - Петер Кристен Асбьёрнсен

Ознакомительный фрагментможно было ожидать разве к Новому году. Товарищи мои все поразъехались из города, а знакомых семейств, где бы я мог приютиться, у меня не было. Правда, хозяйки мои, престарелые девушки, были очень радушны и любезны, заботливо ухаживали за мной в начале моей болезни, но от дам этих веяло такой глубокой стариной, что молодому человеку их общество не могло быть особенно по вкусу. Все их мысли вращались исключительно вокруг прошлого, все их рассказы, опять-таки вертевшиеся на прошлом города и городской жизни, всем содержанием своим и высказывавшимися в них наивными воззрениями отзывались стариной. Самый дом моих хозяек как нельзя больше гармонировал с их старомодными повадками. Это был один из старинных домов в Таможенной улице, с глубокими оконными нишами, длинными мрачными коридорами и лестницами, темными комнатами и чердаками, где невольно думалось о домовых и привидениях; словом, дом, подобный тому, а может быть, даже тот самый, который описан Морицем Хансеном в рассказе «Старуха в капоре». К этому надо еще прибавить, что круг знакомых моих хозяек был крайне ограничен: замужняя сестра, да две-три скучные кумушки, вот почти и все постоянные их гостьи. Оживляющий элемент вносили хорошенькая девушка, дочка сестры, да несколько резвых бойких малышей, детей брата, которые вечно требовали от меня сказок и историй о привидениях.

Я пытался развлечься в своем грустном одиночестве, разглядывая людей, сновавших в эту вьюгу по улице с багровыми носами и прищуренными глазами. Мало-помалу меня начала забавлять эта суета и оживление, царившие в расположенной напротив аптеке.

Дверь ни на минуту не оставалась в покое, то впуская, то выпуская народ. Слуги и посетители из простонародья, выходя на улицу, начинали иногда изучать сигнатурки[4]. Иным удавалось проникнуть в их смысл; другие продолжительным раздумьем и многозначительным покачиваньем головы давали знать, что задача оказалась слишком мудреной. Смеркалось. Я перестал уже различать лица, но продолжал вглядываться в старинное здание аптеки, его мрачные буро-красные стены, крышу щипцом, башенки с флюгерами и оконца в оловянных переплетах, — памятник архитектуры времен Христиана IV. Только аптечный лебедь, служивший вывеской, по-видимому, не менялся; он и в те времена отличался такой же солидностью, как теперь: на шее золотой обруч, на ногах сапоги со шпорами, а крылья распростерты для полета. Я только что собирался погрузиться в созерцание пленной птицы, как меня вывел из задумчивости шум и детский смех в соседней комнате и слабый «девичий» стук в дверь моей комнаты.

После моего «войдите» на пороге показалась старшая из хозяек, иомфру[5] Метте. Присев по старинному, она сначала осведомилась о моем здоровье, а затем с разными церемонными предисловиями и оговорками предложила не побрезговать провести сегодня вечерок с ними.

— Нехорошо вам сидеть тут, в темноте, одному, милый господин лейтенант! — прибавила она. — Не сойдете ли вы к нам сейчас же? Тетушка Скау и братнины девчурки уже здесь. Они, может быть, немножко рассеют вас; вы ведь такой охотник до веселых ребятишек!

Я последовал радушному приглашению. Когда я вошел в комнату, она была освещена только неровным дрожащим отблеском огня, пылавшего в большой четырехугольной чугунной печке с настежь открытой дверцей. Комната была очень глубока и обставлена старинной мебелью: кожаными стульями с высокими спинками и диванами, рассчитанными на кринолины. Стены были украшены масляными картинами и портретами вытянутых в струнку дам в пудреных париках, королей Ольденбургского дома и других именитых персон в латах или красных кафтанах.

— Уж извините, господин лейтенант, что мы еще не зажгли свечей! — сказала, встречая меня таким же старомодным книксеном, иомфру Цецилия, младшая сестра, которую запросто звали тетушкой Цилле. — Но ребятишки любят повозиться в сумерки у огонька, а тетушка Скау тоже не прочь поболтать в уголку у печки.

— Поболтать! Ах ты! Да ты сама бываешь рада-радешенька проболтать хоть целый час в сумерках вместо того, чтобы шить при огне, а сваливаешь с больной головы на здоровую! — ответила старая, страдающая одышкой дама, которую величали тетушкой Скау.

— Ну, здравствуйте, батюшка мой, присаживайтесь к нам да расскажите нам, как живете-можете. Вы, право слово, поспустили с себя жирку-то! — обратилась она ко мне и закинула голову, гордясь собственным дородством.

Пришлось рассказать о своей болезни и взамен выслушать подробное длинное повествование о ее недугах — ревматизме и одышке. К счастью, рассказ был прерван шумным возвращением ребятишек из кухни, куда они ходили в гости к старой Стине, составлявшей как бы часть домашней обстановки.

— Тетя, знаешь, что Стина говорит? — закричала одна бойкая черноглазая малютка. — Она говорит, что возьмет меня с собой на чердак, отнести домовому рождественскую кашу. Я не хочу, я боюсь домового!

— Ну, Стине просто захотелось выпроводить вас. Она и сама-то, глупая, боится идти на чердак впотьмах; раз она уж до смерти напугалась домового! — сказала иомфру Метте. — Но что же вы не здороваетесь с лейтенантом, дети?

— Ах, это ты! Мы тебя не узнали! Ты такой бледный! Мы так давно тебя не видали! — наперебой закричали дети, налетая на меня всей ватагой. — Теперь ты должен рассказать нам что-нибудь забавное, ты так давно не рассказывал нам! Расскажи про Масляного козла, про Золотозуба! — Делать нечего, рассказал им и про Масляного козла, и про собаку Золотозуба, и в придачу еще несколько историек о домовых: о двух домовых, которые таскали друг у друга сено и вдруг столкнулись — каждый с ворохом чужого сена на спине, схватились, так что клочья полетели, и, наконец, исчезли в целом ворохе сена, и о домовом, дразнившем цепную собаку, пока хозяин не бросил его через мост в овин. Дети хлопали в ладоши и хохотали.

— Так ему и надо, негодному! — заявили они и потребовали новых сказок.

— Нет, вы уж очень надоедаете господину лейтенанту! — сказала иомфру Цецилия. — Теперь пусть рассказывает тетя Метте.

— Да, да, расскажи, тетя Метте! — завопила детвора.

— Не знаю право, что рассказать-то! — отозвалась иомфру Метте. — Ну да уж раз начали про домовых, так и я что-нибудь расскажу о них. Вы помните, дети, старую Карри Гусдаль, которая пекла такие вкусные лепешки и знала столько сказок и разных историй?

— Да, да! — закричали дети.

— Ну так вот, она рассказывала, что давно-давно когда-то служила в Сиротском доме. В те времена на том конце города было еще пустыннее и глуше, чем теперь, а Сиротский дом был таким