Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I - Эмма Гольдман

А Саша? Меня посещали бесконечные опасения, когда мы начали проверять рукопись. Я боялась, что он может возмутиться, когда увидит себя в ней таким, каким я его воспринимала. Я задавалась вопросом, сможет ли он быть достаточно отстранённым, достаточно объективным для такой работы? Это имело большое значение, поскольку он играл важную роль в моей жизненной истории. Полтора года Саша работал бок о бок со мной, как в старые времена. Конечно, он был критичным, но всегда в лучшем расположении духа. Именно Саша и предложил название «Проживая свою жизнь».

То, как я прожила свою жизнь, полностью зависело от тех, кто в ней появлялся, надолго или на некоторое время, и исчезал. Их любовь, а также их ненависть способствовали тому, чтобы моя история стала заслуживающей внимания.

«Проживая свою жизнь» — это моё воздаяние и моя благодарность им всем.

Эмма Гольдман

Сен-Тропе, ФранцияЯнварь 1931 года

Глава 1

Я прибыла в Нью-Йорк 15 августа 1889 года. Мне исполнилось двадцать лет. Всё, что произошло в моей жизни до сих пор, осталось позади, сброшенное, как старая одежда. Передо мной открылся новый мир, незнакомый и пугающий. Но я была молода, обладала крепким здоровьем и горячо верила в свои идеалы. Я намеревалась встретить, не дрогнув, всё, что меня ожидало.

Как мне памятен этот день! Было воскресенье. Шедший по западному побережью поезд — самый дешёвый, так как я не могла позволить себе никакой другой, — вёз меня из Рочестера, штат Нью-Йорк, и прибыл в Уихокен в восемь утра. Оттуда я на пароме добралась до Нью-Йорка. Друзей там у меня не было, но имелись три адреса: моей замужней тётки, молодого студента-медика, с которым я познакомилась в Нью-Хейвене, когда работала на корсетной фабрике, и редакции немецкой анархистской газеты Freiheit, издававшейся Иоганном Мостом.

Всё моё имущество составляли пять долларов и маленькая сумочка. Швейную машинку, которая должна была помочь мне добиться независимости, я сдала в багаж. Не представляя расстояния от Западной 42-й улицы до Бауэри, где жила моя тётка, не зная об изнуряющей жаре августовского нью-йоркского дня, я отправилась в путь пешком. Каким пугающим и бескрайним кажется большой город новичку, каким холодным и недружелюбным!

Получив множество правильных и неправильных указаний, часто останавливаясь на сбивавших с толку перекрёстках, через три часа я оказалась в фотографическом ателье тёти и дяди. Мне было жарко, я устала и сперва не заметила того смятения, которым был встречен мой нежданный приезд. Родственники предложили мне чувствовать себя как дома, накормили зав­траком и засыпали вопросами. Зачем я приехала в Нью-Йорк? Окончательно ли я порвала с мужем? Есть ли у меня деньги? Что я собираюсь делать? Мне сказали, что я, конечно же, могу у них пожить. «Куда ещё тебе податься в Нью-Йорке, молодой одинокой женщине?» Но мне, однако, надо было немедленно начинать поиски работы. Дела шли плохо, а расходы на жизнь не уменьшались.

Я слушала всё это будто в оцепенении. Я слишком утомилась после бессонной ночи в поезде и трёхчасовой ходьбы по жаре. Голоса родственников доносились до меня издали, казались жужжанием роя мух и навевали сон. Мне стоило большого усилия собраться с духом. Я уверила тётю и дядю, что приехала не для того, чтобы им навязываться, — мой друг, живущий на Генри-стрит, меня ждёт и сможет приютить. Я хотела только одного — выбраться, уйти подальше от этого докучного бормотания. Я оставила свою сумку и ушла.

Друг, которого я выдумала, чтобы отделаться от «гостеприимства» родственников, на самом деле был всего лишь случайным знакомым — молодой анархист, лекцию которого я однажды слушала в Нью-Хейвене; звали его А. Золотарёв. И вот я решила найти его. Через несколько часов я отыскала дом, но жилец оттуда съехал. Дворник, поначалу очень грубый, наверное, заметил моё отчаяние. Он сказал, что поищет адрес, оставленный семьёй при переезде. Вскоре он вернулся — с названием улицы, но без номера дома. Что мне было делать? Как найти Золотарёва в огромном городе? Я решила заходить в каждый дом, сначала по одной стороне улицы, потом по другой. Я поднималась и спускалась по шесть лестничных пролётов, голова моя раскалывалась, а ноги устали. Тяжёлый день близился к концу. Наконец, уже было собравшись бросить своё занятие, я обнаружила моего знакомого на Монтгомери-стрит, на шестом этаже кишащего людьми доходного дома.

С момента нашей первой встречи прошёл год, однако Золотарёв не забыл меня. Он сердечно поприветствовал меня, как будто мы были старыми друзьями, и сказал, что делит квартирку с родителями и маленьким братом, но я могу занять его комнату, а он проведёт несколько ночей у приятеля-студента. Золотарёв уверил, что я без труда найду себе жильё — он как раз знал двух сестёр, которые жили с отцом в двухкомнатной квартире. Они искали ещё одну девушку себе в соседки. Мой новый друг угостил меня чаем, замечательным еврейским пирогом, который испекла его мать, и рассказал о людях, с которыми я могла познакомиться, о деятельности говорящих на идише анархистов и ещё много всего интересного. Я была благодарна хозяину дома за чай с пирогом, но главным образом — за дружеское участие и товарищество. Я позабыла горечь, которая наполнила мою душу после прохладного приёма родни. Нью-Йорк больше не казался чудовищем, каким он предстал передо мной в бесконечные часы утомительной прогулки до Бауэри.

Потом Золотарёв повёл меня в кафе «У Сакса» на Саффолк-­стрит, где, по его словам, собирались ист-сайдские радикалы, социалисты и анархисты, а также молодые писатели и поэты, пишущие на идише. «Все там встречаются, — заметил он. — Конечно, сёстры Минкины тоже там будут».

Человеку, привыкшему к однообразию провинциального Рочестера, чьи нервы были на пределе после ночного путешествия в душном вагоне, шум и суматоха, которыми встретило нас кафе, не могли показаться успокаивающими. Заведение состояло из двух комнат и было набито битком. Все говорили, жестикулировали и спорили на идише и по-русски, перебивая друг друга. Я совсем растерялась в этой незнакомой, разношёрстной толпе. Мой спутник отыскал двух девушек за одним из столиков. Он представил их как Анну и Елену Минкиных.

Они были еврейками-работницами, приехавшими из России. С Анной, старшей, мы были ровесницами; Елене было, наверное, восемнадцать. Мы договорились, что я буду с ними жить, и мои беспокойство и неуверенность исчезли. У меня была крыша над