Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

в транспорте – возникало состояние, которое Коллинз называет конфронтационной напряженностью. Даже в мелких бытовых конфликтах, когда разговор начинает вестись на все более повышенных тонах, нам становится не по себе, и первым стремлением в момент возникающей эскалации обычно оказывается попытка вернуть ситуацию в нормальное русло, отыграть обострение назад. Насилие – это то, чего мы естественным образом всячески стремимся избежать при взаимодействии глаза в глаза. И даже если ситуация ставит нас в такие рамки, когда отказаться от совершения насилия практически невозможно, мы ищем любой шанс его отсрочить или хотя бы завуалировать – от признания сентиментального боксера из песни Высоцкого «бить человека по лицу я с детства не могу» до ритуала завязывания глаз жертве, когда расстрел проводит группа, или практики выстрела в затылок, когда казнь проводится одним человеком.

Именно поэтому, постоянно подчеркивает Коллинз, насилие – это относительно редкая вещь, а совершать его отнюдь не просто, как может показаться, если судить о насилии по голливудским боевикам или ура-патриотической кинопродукции. Барьер, возникающий в моменты конфронтационной напряженности, настолько значителен, что большинство из нас вообще не станут предпринимать попытки его преодолеть. Наиболее частым исходом столкновений лицом к лицу оказывается не драка, а ничья: либо оппоненты, поигрывая мускулами, обойдутся пустым бахвальством, либо найдутся люди, которые прекратят стычку, разняв ее участников, либо публика не будет обращать внимания на эскалацию, способную перерасти в насилие, и она сама собой сойдет на нет, либо одна из сторон попросту предпочтет унести ноги. Примечательно, что выбор в пользу последнего варианта может сделать даже тот, кто по всем статьям готов к бою. Вот характерный пример, который Коллинз приводит из собственной практики занятий восточными единоборствами на протяжении многих лет. На вопрос автора, адресованный одному из преподавателей карате, что надо делать, если рядом окажется человек с «пушкой», последовал такой ответ: «Бежать что есть сил». А если насилие все же происходит, то во многих случаях оно оказывается неумелым. В одной из самых распространенных насильственных ситуаций – нападении на слабого – в числе жертв нередко оказываются сами нападающие. Например, когда группа подростков в школьной раздевалке решает поколотить какого-нибудь неспособного постоять за себя однокашника, в драке с большой вероятностью пострадает не только он, но и кто-то из его обидчиков, получив непредвиденные травмы от своих же товарищей или вследствие собственной неопытности. В далеко не столь безобидном и куда менее напоминающем микроситуации контексте – а именно в ходе военных действий – аналогичный феномен получил название дружественного огня: значительная часть солдат в бою действуют неумело, поэтому жертвами их стрельбы (если они вообще ведут огонь) часто оказываются сослуживцы, а не противник.

На первый взгляд, эти рассуждения Коллинза контринтуитивны, поскольку насилие – неотъемлемый социальный факт – совершается в настолько разнообразных формах и масштабах, вплоть до столь чудовищных и извращенных, что едва ли приходится вспоминать о естественной предрасположенности людей к солидарному взаимодействию. Насилие, напоминает Коллинз в самом начале своей книги, «может быть кратким и эпизодическим – в качестве примера можно привести пощечину, – но может принимать масштабный и организованный характер, как в случае войны… Ужасное и героическое, отвратительное и захватывающее, самое осуждаемое и самое прославляемое из человеческих деяний – все это насилие». Почему же оно все-таки происходит, причем порой принимая экстремальные формы?

Ответ на этот вопрос прекрасно демонстрирует тонкую и порой едва уловимую разницу между поведенческой психологией и микроинтеракционистской социологией. В отличие от психолога, которого в большей степени интересовал бы субъект действия, а поиск ответа был бы нацелен на персональные особенности совершающих насилие, микросоциолог концентрируется на самой ситуации насильственного взаимодействия – в которой может оказаться каждый из нас и натворить таких бед, что затем будет почти невозможно поверить, что все это и правда совершил я. Вот характерное рассуждение Коллинза относительно того, почему для построения общей теории, объясняющей едва ли не все виды насилия, требуется сместить акцент с изучения личностных характеристик, в том числе обусловленных социальным бэкграундом, на ситуационный микроанализ:

Можно согласиться, что к совершению многих видов насилия наиболее склонны молодые мужчины. Однако это утверждение применимо не ко всем молодым мужчины, к тому же насилие в располагающих к этому ситуациях осуществляют и мужчины среднего возраста, и дети, и женщины. Аналогичным образом обстоит дело и с такими фоновыми переменными, как бедность, расовая принадлежность, происхождение из семьи, где родители развелись или был всего один родитель. Между этими переменными и определенными разновидностями насилия существуют некоторые статистические корреляции, однако их недостаточно для предсказания большинства случаев насилия.

Принципиальным моментом для любой ситуации, в которой может произойти насилие, является способность или неспособность одной из сторон взаимодействия преодолеть барьер конфронтационной напряженности, сопровождаемой страхом – либо прорвать его напрямую, либо найти различные обходные пути, либо обставить насильственную ситуацию различными ограничителями, когда она оказывается управляемой либо вовсе не воспринимается как насилие. Первый из этих сценариев Коллинз именует термином «наступательная паника»: участники конфликта, долгое время находящиеся на физическом и эмоциональном взводе, неожиданно выпадают из зоны напряженности – но не в противоположную сторону от противника, а прямо по направлению к нему. В этот момент происходит резкое изменение баланса в распределении эмоциональной энергии (еще один важнейший термин в теории насилия Коллинза). Приступу наступательной паники обычно предшествует временная передышка в конфликте, когда стороны как будто успокаиваются и расслабляются, но вдруг у одной из них появляется эмоциональный порыв, который не может сдержать противник – в результате у наступающих происходит возгонка эмоциональной энергии за счет резкого ее снижения у обороняющихся. Именно поэтому наступательная паника – это действительно самый опасный из всех типов насильственных ситуаций, поскольку она нередко перерастает в «туннель насилия» с массовыми убийствами и полным отсутствием каких-либо табу: в качестве одного из самых чудовищных в мировой истории примеров Коллинз приводит Нанкинскую резню, устроенную японскими военными во время боевых действий в Китае в 1937 году.

Непредсказуемыми по своему размаху могут оказаться и последствия относительно мелких эпизодов наступательной паники с чрезмерным насилием, которые, по сути, можно отнести к частным случаям. Полицейский патруль из Лос-Анджелеса, 2 марта 1991 года избивший при задержании чернокожего нарушителя правил дорожного движения Родни Кинга, конечно же, не мог предположить, что за этим вполне рутинным в работе правоохранителей инцидентом последуют недельные массовые беспорядки, в ходе которых погибнет несколько десятков человек. Эта история, как известно, повторилась в 2020 году, когда убийство полицейскими еще одного афроамериканца, жителя Миннеаполиса Джорджа Флойда, спровоцировало выступления под лозунгом Black Lives Matter («Жизни чернокожих значимы»), причем не