Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

только в США, но и далеко за их пределами. Правда, в тот момент, когда «Насилие» вышло в оригинале, от ведущих американских университетских интеллектуалов еще вряд ли можно было услышать призывы лишить полицию финансирования, которые мгновенно обрели популярность после убийства Флойда. В заключительной части книги, содержащей прикладные советы по снижению риска распространения насильственных ситуаций, Коллинз лишь ограничивается рекомендациями помнить о том, что полицейские могут впадать в наступательную панику, и предпринимать соответствующие меры по снижению их конфронтационной напряженности.

Однако эта прямая и наиболее выразительная разновидность насилия случается не так уж часто в сравнении с ситуациями, в которых размах и формы проявления насилия так или иначе ограничиваются или перенаправляются в другое русло. Этим социально сконструированным, нередко постановочным типам насилия посвящена вторая часть книги, где анализируются различные бои по правилам наподобие дуэлей и прочих «поединков чести», насилие как развлечение (например, во время массовых разгульных мероприятий, переходящих в праздник непослушания – «моральные каникулы») и, конечно же, насилие в спорте. Глава о спортивном насилии для российского читателя, возможно, окажется самой сложной для восприятия, поскольку значительная ее часть основана на анализе бейсбола, не слишком хорошо прижившегося за пределами Америки и ряда стран Азии, но как знать, возможно, кому-то детальный анализ разных игровых ситуаций позволит иначе взглянуть на эту, на первый взгляд, не самую зрелищную игру. Именно бейсбол с его поединками питчеров и бэттеров оказывается для Коллинза спортивной квинтэссенцией конфронтационного взаимодействия лицом к лицу, и здесь он также не упускает возможность показать преимущества микроинтеракционного подхода над чисто психологическим. Скажем, анализируя манеру игры Тая Кобба, одного из самых известных американских бейсболистов ХX века, персонажа весьма одиозного, Коллинз приходит к такому выводу: «Задним числом за Коббом закрепился ярлык „психопата“, однако исторические обстоятельства конкуренции лучше объясняют его поведение, чем попытки наделить его личность какой-то сущностью. Личность Кобба формировалась бейсболом»[7].

Заключительная часть книги, посвященная динамике и структуре насильственных ситуаций, получилась наиболее захватывающей, ведь здесь Коллинз заглядывает в практически недоступный для простых смертных мир немногочисленной элиты насилия, для которой преодоление конфронтационной напряженности и страха превращается в набор профессиональных приемов. Здесь Коллинз возвращается к одному из исходных тезисов – о том, что умелое насилие совершается очень редко в силу определенных структурных ограничений. И здесь самое время обратиться к коллинзовскому анализу войн – этой квинтэссенции насилия.

Немало страниц книги Коллинза посвящено исследованиям Сэмюела Л. Э. Маршалла – американского социолога, который интервьюировал участвовавших во Второй мировой войне солдат армии США сразу после сражений и выявил поразительную на тот момент закономерность: активный огонь в бою вела лишь незначительная часть бойцов, тогда как остальные просто пытались пережить ужас ситуации. Но если это так и большинство солдат современных массовых армий, по сути, не желают или неспособны выполнять свои боевые задачи, не проще ли заменить их высокоэффективными подразделениями снайперов, которые решали бы исход войны в серии единоличных дуэлей? Такое решение в духе теории рационального выбора, безусловно, позволило бы избежать многих эксцессов современной войны, прежде всего смерти десятков тысяч людей и уничтожения инфраструктуры, однако на практике, показывает Коллинз, реализовать его нереально. С одной стороны, для таких стрелков требуется дорогое специализированное оборудование – оптические прицелы, особые винтовки и боеприпасы, – которое военная индустрия исторически не могла производить в достаточном количестве, а с другой, действия снайперов в войнах ХX века воспринимались как нарушение обычаев ведения боевых действий: снайпер ведет огонь с выгодных позиций, чаще всего не подвергая себя риску погибнуть в столкновении лицом к лицу. По сути дела, появление снайперов в тот момент, когда огнестрельное оружие было настолько усовершенствовано, что возникла возможность вести прицельный огонь с нескольких сотен метров, укладывается в общий макротренд современной войны – увеличить расстояние между источником смертоносного огня и целью настолько, чтобы градус конфронтационной напряженности был наименьшего уровня. Снайпер, который чаще всего не видит глаза жертвы даже в оптический прицел, не так уж отличается от артиллериста, наводчика ракет или оператора беспилотника, находящегося на такой дистанции от цели, что о результате своих действий он сможет узнать разве что по видеозаписи. Однако эффективность единичного меткого выстрела и артиллерийского залпа не сопоставимы в принципе – победа, скорее всего, достанется той стороне, которая обладает перевесом в огневой мощи крупного калибра. При этом логика обычаев войны совершенно противоположная: попавшего в плен снайпера, скорее всего, ждет расправа (вспомним фильм Стэнли Кубрика «Цельнометаллическая оболочка»), тогда как артиллеристы, несущие ответственность за гораздо большее количество жертв[8], чаще всего могут рассчитывать на вполне достойное обращение со стороны противника.

Именно в анализе военных действий Коллинз совершает решительный шаг из микроситуационного анализа в историческую макросоциологию – вот почему, как уже отмечалось выше, «Насилие» сложно рассматривать как образец микросоциологического подхода в чистом виде. Во всех без исключения войнах фундаментальной реальностью «на земле» выступает конфронтационная напряженность/страх, которые испытывают люди, отправляющиеся в бой, и с той и с другой стороны. Поэтому усилия военачальников, прекрасно знавших об этой проблеме и без социологии, были направлены на появление таких организационных структур, которые могли бы снизить роль этого фактора в бою.

Например, в войнах Античности и раннего Нового времени наиболее эффективным решением было создание массовых пехотных формирований наподобие греческих фаланг, римских легионов или подразделений пикинеров и мушкетеров. Солдаты лишаются в них индивидуальной инициативы, но способны предпринимать согласованные действия. Римляне одерживали убедительные победы над галлами и германцами не потому, что легионеры особенно эффективно использовали свои мечи и копья, а потому, что организация их войска значительно превосходила соперника, делавшего ставку на индивидуальные действия воинов-берсеркеров – немногочисленных «профессионалов насилия» своего времени. Сомкнутые боевые порядки европейских армий эпохи кремневых мушкетов удерживали солдат в строю, потому что позади стрелка нередко стоял унтер-офицер, прижимавший к его спине обнаженный клинок. Свою роль в эволюции организационных форм ведения войны сыграл и технологический фактор, один из важнейших в макросоциологическом анализе: с появлением казнозарядных винтовок и пулеметов европейские армии стали переходить к рассыпному строю, поскольку колонны, вступающие в бой маршем, стали слишком уязвимы для неприятеля. Но и формы организационного контроля стали более изощренными – заградотряды и военная полиция ограничивали возросшую степень индивидуальной самостоятельности солдата преимущественно полем боя. Попытки американских военных увеличить эффективность стрельбы после появления сенсационных для своего времени исследований Маршалла, как констатирует Коллинз, не стали панацеей, однако на помощь в итоге вновь пришли технологии: знаменитая формулировка Жана Бодрийяра «войны в Заливе не было» вполне адекватно отражает резко увеличившиеся к концу ХX века возможности почти бесконтактного