Союз Сталина - Василий Васильевич Галин

Наглядное подтверждение своим страхам Европа получила во время татаро-монгольского нашествия. Его описанием пестрят западноевропейские летописи 1241 – 1242 гг.: «некое племя жесткое бесчисленное, беззаконное и свирепое, вторглось в соседние с нами пределы…», «они превосходят всех людей жадностью злобой, хитростью и бессердечием… они убеждены, что только ради них одних все было создано… В случае поражения они не молят о пощаде, а побежденных не щадят. Они все как один человек настойчиво стремятся и жаждут подчинить весь мир своему господству…», «бесчисленные племена, ненавидимые прочими людьми, по необузданной злобе землю с ревом попирая, от востока до самых границ нашего владения подвергли всю землю полному разорению, города, крепости и даже муниципии разрушая… никого не щадя, всех равно без сострадания предавая смерти… Людей они не поедают, но прямо пожирают… при виде этого племени все народы христианские обращаются в бегство»[19].

«Укрепление мощи московитян, – укажет спустя почти шесть веков в 1839 г. французский путешественник А. де Кюстин, – принесло цивилизованному миру лишь страх нового вторжения да образец безжалостного и беспримерного деспотизма, подобные которому мы находим разве что в древней истории»[20]. Этот страх сквозил уже в середине XVI в. в словах о русских Р. Чанселлора, первого англичанина, прибывшего в Россию: «что можно будет сделать с этими воинами, если они обучатся и приобретут порядок и знания цивилизованной войны? Если этот государь имеет у себя в стране таких людей…, я полагаю, что два лучших и величайших государя христианского мира будут не в состоянии соперничать с ним, учитывая его мощь, стойкость его народа и тяжелую жизнь… людей…»[21].

Истоки «Угрозы с Востока» А. де Кюстина, видел прежде всего в характере русского государства: «из подобного общественного устройства проистекает столь мощная лихорадка зависти, столь неодолимый зуд честолюбия, что русский народ должен утратить способность ко всему, кроме завоевания мира. Я все время обращаюсь к этому намерению, ибо тот избыток жертв, на какие здесь обрекает общество человека, не может объясняться ничем иным, кроме подобной цели»[22].

«Мне представляется, что главное его предназначение – покарать дурную европейскую цивилизацию посредством нового нашествия; нам непрестанно угрожает извечная восточная тирания…»[23], – восклицал А. де Кюстин, – «В сердце русского народа кипит сильная, необузданная страсть к завоеваниям – одна из тех страстей, что вырастают лишь в душе угнетенных и питаются лишь всенародною бедой. Нация эта, захватническая от природы, алчная от перенесенных лишений, унизительным покорством у себя дома заранее искупает свою мечту о тиранической власти над другими народами; ожидание славы и богатств отвлекает ее от переживаемого ею бесчестья; коленопреклоненный раб грезит о мировом господстве, надеясь смыть с себя позорное клеймо отказа от всякой общественной и личной вольности… Россия видит в Европе свою добычу, которая рано или поздно ей достанется вследствие наших раздоров»[24].

В первой половине XIX в. «тема Русской угрозы обсуждалась на страницах французской печати ничуть не реже, чем необходимость союза с Россией. Россия, – отмечал Меттерних в 1827 г., – имела в Европе репутацию «державы, захватнической по самой своей природе»»[25]. «Россию изображали «Дамокловым мечом, подвешенным над головами всех европейских государей, нацией варваров, готовых покорить и поглотить половину земного шара»»[26]. Призыв «не допустить до Европы дикие орды с Севера… Защитить права европейских народов» звучал в 1830 г. в манифесте польского сейма[27].

Не случайно западные историки XIX века, отмечает С. Кара-Мурза, назвали Карла I, «очистившего» Центральную Европу от славян, главной фигурой истории Запада – выше Цезаря и Александра Македонского и даже выше христианских героев. Когда Наполеон готовил поход на Россию, его назвали «воскресшим Карлом». В 30–40-е годы XIX века в Европе считали неизбежным «крестовый поход» Запада против «восточного тирана»[28]. Угроза была настолько ощутима, что А. Пушкин в те годы писал:

Бессмысленно прельщает вас

Борьбы отчаянной отвага

И ненавидите вы нас…

Но открытая война с Россией была связана с большим риском, наглядным примером тому служил поход Наполеона, и эта война не сулила больших дивидендов, поэтому, как отмечал в 1830 г. А. Пушкин, «озлобленная Европа, покамест нападает на Россию не оружием, но ежедневно бешеной клеветой»[29]. Британский историк Ч. Саролеа, назвал это явление в 1916 г. «Заговором клеветы против России. Никогда не существовало расы более непрерывно и систематически оклеветанной, чем славяне»[30]. Суть этого заговора наглядно передавал Ф. Тютчев в 1867 г.:

Давно на почве европейской,

Где ложь так пышно разрослась,

Давно наукой фарисейской

Двойная правда создалась:

Для них – закон и равноправность,

Для нас насилье и обман…

И закрепила стародавность

Их, как наследие славян…

Теоретическое обоснование отношения Запада к России, в середине XIX в., после подавления Русской армией революции в Венгрии, звучало в статьях Ф. Энгельса, в которых он указывал, что «на сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам… Всеобщая война… рассеет этот славянский Зондербунд и сотрет с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций. В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессом»[31].

Страх Запада перед «угрозой с Востока» на деле был оборотной стороной – моральным оправданием его собственных агрессивных устремлений, которые питались отсталостью России, служившей подтверждением прав Запада на колониальную экспансию.

С началом промышленной революции отсталость России, ставившая ее вне рамок европейской цивилизации, становилась все более ощутимой: «Мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих», – с горечью отмечал в 1828 г. П. Чаадаев[32]. В 1837 г. он, обращаясь к своим соотечественникам, повторял: «Не отталкивайте истины, не воображайте, что вы жили жизнью народов исторических, когда на самом деле, похороненные в вашей необъятной гробнице, вы жили только жизнью ископаемых»[33]; «начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды, мы не дали себе