Спой мне, иволга… - Николай Алексеевич Заболоцкий

Я шел сквозь рощу. Ночь легла

Вдоль по траве, как мел бела.

Торчком кусты над нею встали

В ножнах из разноцветной стали,

И тосковали соловьи

Верхом на веточке. Казалось,

Они испытывали жалость,

Как неспособные к любви.

А там, вдали, где желтый бакен

Подкарауливал шутих,

На корточках привстал Елагин,

Ополоснулся и затих:

Он в этот раз накрыл двоих.

Вертя винтом, бежал моторчик

С музыкой томной по бортам.

К нему навстречу, рожи скорчив,

Несутся лодки тут и там.

Он их толкнет – они бежать.

Бегут, бегут, потом опять

Идут, задорные, навстречу.

Он им кричит: «Я искалечу!»

Они уверены, что нет…

И всюду сумасшедший бред.

Листами сонными колышим,

Он льется в окна, липнет к крышам,

Вздымает дыбом волоса…

И ночь, подобно самозванке,

Открыв молочные глаза,

Качается в спиртовой банке

И просится на небеса.

1926

Море

Вставали горы старины,

Война вставала. Вкруг войны

Скрипя, летели валуны,

Сиянием окружены.

Чернело море в пароход,

И волны на его дорожке,

Как бы серебряные ложки,

Стучали. Как слепые кошки,

Мерцая около бортов,

Бесились весело. Из ртов,

Из черных ртов у них стекал

Поток горячего стекла,

Стекал и падал, надувался,

Качался, брызгал, упадал,

Навстречу поднимался вал,

И шторм кружился в буйном вальсе

И в пароход кричал: «Попался!

Ага, попался!» Или: «Ну-с,

Вытаскивай из трюма груз!»

Из трусости или забавы

Прожектор волны надавил,

И, точно каменные бабы,

Они ослепли. Ветер был

Все осторожней, тише к флагу,

И флаг трещал, как бы бумага

Надорванная. Шторм упал,

И вышел месяц наконец,

Скользнул сияньем между палуб,

И мокрый глянец лег погреться

У труб. На волнах шел румянец,

Зеленоватый от руля,

Губами плотно шевеля…

1926

Свадьба

Сквозь окна хлещет длинный луч,

Могучий дом стоит во мраке.

Огонь раскинулся, горюч,

Сверкая в каменной рубахе.

Из кухни пышет дивным жаром.

Как золотые битюги,

Сегодня зреют там недаром

Ковриги, бабы, пироги.

Там кулебяка из кокетства

Сияет сердцем бытия.

Над нею проклинает детство

Цыпленок, синий от мытья.

Он глазки детские закрыл,

Наморщил разноцветный лобик

И тельце сонное сложил

В фаянсовый столовый гробик.

Над ним не поп ревел обедню,

Махая по ветру крестом,

Ему кукушка не певала

Коварной песенки своей:

Он был закован в звон капусты,

Он был томатами одет,

Над ним, как крестик, опускался

На тонкой ножке сельдерей.

Так он почил в расцвете дней,

Ничтожный карлик средь людей.

Часы гремят. Настала ночь.

В столовой пир горяч и пылок.

Графину винному невмочь

Расправить огненный затылок.

Мясистых баб большая стая

Сидит вокруг, пером блистая,

И лысый венчик горностая

Венчает груди, ожирев

В поту столетних королев.

Они едят густые сласти,

Хрипят в неутоленной страсти

И, распуская животы,

В тарелки жмутся и цветы.

Прямые лысые мужья

Сидят, как выстрел из ружья,

Едва вытягивая шеи

Сквозь мяса жирные траншеи.

И пробиваясь сквозь хрусталь

Многообразно однозвучный,

Как сон земли благополучной,

Парит на крылышках мораль.

О пташка божья, где твой стыд?

И что к твоей прибавит чести

Жених, приделанный к невесте

И позабывший звон копыт?

Его лицо передвижное

Еще хранит следы венца,

Кольцо на пальце золотое

Сверкает с видом удальца,

И поп, свидетель всех ночей,

Раскинув бороду забралом,

Сидит, как башня, перед балом

С большой гитарой на плече.

Так бей, гитара! Шире круг!

Ревут бокалы пудовые.

И вздрогнул поп, завыл и вдруг

Ударил в струны золотые.

И под железный гром гитары

Подняв последний свой бокал,

Несутся бешеные пары

В нагие пропасти зеркал.

И вслед за ними по засадам,

Ополоумев от вытья,

Огромный дом, виляя задом,

Летит в пространство бытия.

А там – молчанья грозный сон,

Седые полчища заводов,

И над становьями народов —

Труда и творчества закон.

1928

Игра в снежки

В снегу кипит большая драка.

Как легкий бог, летит собака.

Мальчишка бьет врага в живот.

На елке тетерев живет.

Уж ледяные свищут бомбы.

Уж вечер. В зареве снега.

В сугробах роя катакомбы,

Мальчишки лезут на врага.

Один, задрав кривые ноги,

Скатился с горки, а другой

Воткнулся в снег, а двое новых,

Мохнатых, скорченных, багровых,

Сцепились вместе, бьются враз,

Но деревянный ножик спас.

Закат погас. И день остановился.

И великаном подошел шершавый конь.

Мужик огромной тушею своей

Сидел в стропилах крашеных саней,

И в медной трубке огонек дымился.

Бой кончился. Мужик не шевелился.

1928

Фокстрот

В ботинках кожи голубой,

В носках блистательного франта,

Парит по воздуху герой

В дыму гавайского джаз-банда.

Внизу – бокалов воркотня,

Внизу – ни ночи нет, ни дня,

Внизу – на выступе оркестра,

Как жрец, качается маэстро.

Он бьет рукой по животу,

Он машет палкой в пустоту,

И легких галстуков извилина

На грудь картонную пришпилена.

Ура! Ура! Герой парит —

Гавайский фокус над Невою!

А бал ревет, а бал гремит,

Качая бледною толпою.

А бал гремит, единорог,

И бабы выставили в пляске

У перекрестка гладких ног

Чижа на розовой подвязке.