Репортаж ведет редактор - Вячеслав Иванович Дробышевский

абстракционистское «творение» столичного графика, а вместе с ним покритиковать и три десятка уважаемых работников завода, дружно проголосовавших за мамонта-инвалида. Но ко времени ли сейчас такая критика? Приближается юбилей этого предприятия. Мы ввели в газете предъюбилейную рубрику. Печатаем под ней рассказы о лучших людях завода. И вдруг появится рассказ о злополучном мамонте… Нет, не хочется преподносить заводским руководителям такой «подарок» накануне юбилея.

Ну, а если на других предприятиях области товарные знаки не лучше? Если на оборудовании и машинах, что выпускаются нашими заводами, появляются изображения двуногих лошадей и безголовых тигров? Тогда как быть?

Тогда, конечно, историю с мамонтами пришлось бы предать гласности. Коль имеешь дело не с отдельным фактом, а с явлением, выступление в газете не только желательно, оно необходимо. Впрочем, проверка показала, что там, где введены товарные знаки, они не отличаются абстракционистскими завихрениями.

Решили письмо не печатать, а просто убедить руководителей завода в необходимости дать мамонту отставку. Звоню директору, советую это сделать.

— Но ведь образец изготовлен не где-нибудь, а на Комбинате Московского отделения Художественного фонда! — напоминает голос в телефонной трубке.

— Пусть не делают нелепостей!

— Какая же это нелепость? — по тону директора чувствую, что он начинает сердиться. — Образец одобрен художественным советом комбината. Да и участники нашего технического совещания кое-что понимают в товарных знаках. Тридцать один голос — «за»…

Нет, директора убедить не удалось. Воздерживаясь от разбора вопроса по существу, он давил на меня авторитетом товарищей, одобривших уродливую фигурку.

Позвонил начальнику управления совнархоза, который должен утверждать образец. Рассказал как и что. В ответ нерешительное обещание «посмотреть, разобраться».

Наконец, поговорил с заместителем председателя совнархоза. Заместитель сказал твердо: образец утвержден не будет. Сегодня директор завода сообщил, что трехногий мамонт похоронен. Чудесная продукция завода не будет носить нелепого клейма. Письмо техника сыграло свою роль, хотя и не увидело света.

Сегодня же нам стало известно о событии, связанном с другим ненапечатанным письмом. Оно поступило тоже несколько дней назад. Автор, работник солидного научного учреждения, писал о молодом инженере Н. Инженер допек своих руководителей и сослуживцев жалобами на несносный характер тестя и тещи, с которыми он вынужден жить в одной квартире, в хвое время полученной тестем. Дело доходило до того, что Н. оставался ночевать в служебном кабинете…

Жизнь, в который уж раз, подтвердила старую истину: человеческое сердце — не камень. Местком и администрация выделили молодому специалисту квартиру вне очереди. Сослуживцы облегченно вздохнули: наконец бедняга вырвется из тещиного ада! Но Н. не стал вырываться. Он, не мешкая, обменял две небольшие квартиры на одну большую и сразу же прекратил разговоры о «невыносимом» характере стариков. А покончив с обменом, потребовал расчета.

— Как же так, ведь мы к тебе всей душой, других обделили, а тебе дали, — пробовали было усовестить Н. товарищи по работе.

— Зарплата здесь у меня не та.

— Куда же теперь? — осведомились месткомовцы.

— Туда, где будут больше платить. Заводов, слава богу, хватает.

Н. мог бы ответить и точнее: место с более высоким окладом подыскал заранее.

Надо ли говорить, как возмутились сотрудники, хлопотавшие о квартире для своего товарища! Один из них и принес в редакцию гневное письмо о поступке Н.

Проверка письма началась с приглашения Н. в редакцию. Пригласил его Иван Дмитриевич Диденко, заведующий идеологическим отделом. Ознакомив инженера с содержанием письма, попросил высказать свое отношение к написанному.

— Да, я поступил нечестно, — признался Н. — Но до каких же пор мне получать сто двадцать рублей? Жена зарабатывает всего семьдесят. Не густо!

Разговор длился долго, но не привел ни к чему. Не отрицая нечестного поступка, молодой специалист настаивал на своем «праве» занять более теплое местечко и хлопнуть дверью в коллективе, который помог Н. в трудный час. Из коллектива он уже ушел.

Мы решили опубликовать письмо. Ведь мириться с такой «моралью» — значит поощрять ее носителей.

— Может, все-таки, потолкуете с ним, прежде чем поместим письмо? — посоветовал Иван Дмитриевич.

На следующий день ко мне зашел молодой мужчина среднего роста. Привлекательное интеллигентное лицо, чисто выбритые щеки, короткие темно-русые волосы. На пиджаке сверкает голубой эмалью ромбик, свидетельствующий об окончании института.

Пригласив его сесть, я медлил с вопросами. Не хотелось верить, что этот симпатичный человек с добрыми внимательными глазами расчетливо обманул своих товарищей.

— Вы, надеюсь, уже знаете, — начал я, — редакция получила письмо, в котором вас резко критикуют.

— Знаю.

— Как же все это получилось?

Н. некоторое время молчит, смотрит мимо меня, на застекленную балконную дверь. Потом, стараясь казаться спокойным, сдавленным голосом отвечает:

— Признаю: поступил нечестно…

— А коль признаете, надо поправлять дело. Вернитесь на работу, коллектив примет Вас. Работой и загладите свой поступок.

Видимо, инженер приготовился к такому предложению. Он подробно изложил мотивы, по которым не может принять мой совет. Тут и лишние тридцать рублей на новом месте работы, и благословение тестя на переход туда, и шероховатости в отношениях с сослуживцами, появившиеся в связи с заявлением Н. о расчете…

— Ну, что ж! — резюмировал я, — тогда мы напечатаем письмо. Нет никаких оснований не помещать его. Но я бы на вашем месте поступил все же так, чтобы вмешательства газеты не потребовалось.

Н. опять помолчал.

Может быть, в эту минуту он думал о том, как будет держать себя с друзьями и знакомыми, прочитавшими в газете взволнованное письмо его бывших товарищей по работе? Или представил, как много лет спустя узнают об этом письме дети? Не знаю. После паузы мой собеседник неуверенно пробормотал, что хотел бы посоветоваться с женой. Оказывается, она сидела в редакции и ожидала конца нашего разговора.

Выйдя, молодой человек вскоре вернулся ко мне вместе с ней. Потолковали втроем. Мне отнюдь не хотелось ославить на всю область молодого специалиста. Но его упорство не оставило бы нам иного выхода. Поступиться своей совестью мы не могли.

Жена склонялась к тому, что надо вернуться на прежнее место работы. Однако он все еще не соглашался с этим. Попрощались, не придя к общему мнению.

Это было вчера. А сегодня нам позвонили из месткома. Н. подал заявление, в котором признал свою ошибку и попросил оставить его на старой работе. Необходимость публиковать письмо отпала.

Я рассказал о двух случаях, когда письма, поступившие в редакцию, не увидели света. Любая газета из месяца в месяц в силу разных причин воздерживается от публикации множества писем. Да иначе и быть не может: нельзя объять необъятное. Дело не в том, чтобы стараться все письма обнародовать. Главное — пусть каждое из них непременно сработает!

17 мая