Кино Индии вчера и сегодня - М. К. Рагхавендра

элемент фильма, как песня. В отличие от египетского кино, с которым кино на хинди часто сравнивают, песни, как я уже указывал, здесь не являются дополнительным средством самовыражения поющих звезд, их «пение» озвучивают профессиональные певцы. Далее, стихи для песен не соотносятся жестко с нарративным контекстом; это абстрактные высказывания о любви, жизни, смерти и т. д., что вряд ли можно сказать о песнях в голливудских мюзиклах. Песни в кино на хинди заслуживают отдельного изучения, но можно предположить, что они располагаются в ключевых моментах для отображения значения действия в неком обобщенном виде. В новейшем кино песни либо исполняются в танцевальных сценах, своеобразных театральных представлениях (танцевальных номерах), либо включаются в фонограмму без актерской артикуляции. Так или иначе, стихи не вносят вклад в нарратив, хотя в них могут находить свой отклик чувства, имеющие отношение к тому или иному эпизоду. Отсутствие причинной связи между эпизодами делает фильм фрагментарным, а введение между эпизодами песен не разрезывает действие, что могло бы случиться, если бы такая межэпизодная связь существовала.

Универсальная, то есть внеконтекстуальная, значимость, присущая посланию фильма, удаляет из нарратива субъективность, а следовательно, и фактор точки зрения. Взгляд камеры всеведущ и вездесущ, и этот аспект тоже может быть отнесен к наследию традиционного театра и фигуры сутрадхары («держателя нити»), то есть декламатора, который представляет спектакль. Его задача выходит за пределы размышления о действии, поскольку в нарративе нет ни одного события, о котором бы он заранее не знал и которое бы не контролировал. Нарратив и представление — это его зона деятельности, они не могут скрывать от него свои тайны. Универсум действия, будучи всецело творением сутрадхары, не может быть «непознаваемым», как в реальном мире; это мир, имеющий свое предназначение; в отличие от хора в греческой трагедии, сутрадхара не является интерпретатором.

Можно утверждать, что для создания саспенса или для того, чтобы удивить зрителя, очень важна точка зрения, поскольку то и другое зависит от субъективности, знания, информации, которые исключаются из нарратива. Например, нарратив «Головокружения» (1958) Альфреда Хичкока во многом зависит от субъективной точки зрения Скотти. Большинство исследователей индийского кино сегодня признают, что индийское массовое кино равнодушно к аттракционам саспенса и удивления. Существует множество атрибутов, сопутствующих этим двум факторам, и один из них — предвкушение, ожидание зрителя, обусловленное жесткой причинной связью, а также «подвешивание» такой связи, неожиданно обнаруживающейся, чтобы произвести определенный эффект. Однако введение сюжетных приемов для сокрытия результата на самом деле может быть родственным препятствованию «передачи смыслов», а это годится не для каждого фильма. Можно вспомнить попытки создания детективов в индийском массовом кино, результаты которых были сомнительны. Дело в том, что детективы базируются на отказе предоставить зрителю ту или иную информацию, даже при том, что камера остается всеведущей. В индийском же массовом кино зрителю сообщается вся информация, причем это не означает, что каждый эпизод в нарративе выполняет только ту задачу, которая ему предназначена в отведенных рамках. Говоря точнее, акцент делается на том, «как в конце концов обернется дело», а не просто на том, «что произойдет дальше».

Относительная лаконичность умалчивания предполагает, что на экране возникает бо́льшая часть ожидаемого зрителем. Иными словами, создатели фильмов не пытаются шокировать нас или удивить чем-то, что выходило бы за рамки наших предположений относительно развития действия. Ударное использование музыки в кульминационных моментах усиливает ощущение того, что соответствующие ситуации нам знакомы; это обусловлено отмеченными выше нормами эстетики. Исследователи кино на хинди признают, что его эстетика базируется не на познании, а на узнавании, и привыкший к этим правилам зритель понимает, чего следует ожидать. Мы имеем дело с особого рода продуктом «эстетики идентичности», контрастирующей, согласно мнению теоретиков, с «эстетикой оппозиции». Типичным образчиком последней является детектив, как правило исходящий из того, что зритель не знает, «кто это сделал».

Мелодрама

Наиболее изученная теоретиками в индийском массовом кино область — мелодрама, причем рассматривается она в русле западных исследований этого явления. В общем виде мелодраму можно трактовать как проявление сильной моральной и эмоциональной поляризации и схематизации; она изображает экстремальные ситуации и действия, откровенное злодейство, гонения на добро и финальное торжество добродетели, для нее характерны преувеличенно экзальтированное выражение, внезапные повороты судьбы и темные интриги. Большинство этих тропов присуще индийскому массовому кино, что как будто оправдывает применение западных теорий для понимания индийской мелодрамы. Мелодрамы рассматриваются с точки зрения заимствования эмоционально насыщенного материала из жизни — это убийство и преступление, природные катаклизмы, судебное расследование, аресты, наказания и обнищание. Сюда же примыкают драматические перемены в обыденной жизни — мать теряет ребенка; супруг попадает за решетку; а также несчастья, выпадающие на долю персонажей, вызывающих естественную симпатию, таких как беззащитные девушки и честные мужчины. Мелодрама утешает, наказывает, учит и вознаграждает; в этом плане степень моральной поляризации в индийском массовом кино вплоть до нового тысячелетия была очевидной. Однако пылкие речи, характерные для таких фильмов, как «Бродяга» (1951) или «Стена» (1975), к 1990‐м сошли с экрана, и массовое кино стало менее шумным. Вместе с тем в нем сохранились другие характерные признаки, например введение в действие неожиданного фактора (как внезапная гибель Пуджи в фильме «Кто я для тебя?», 1994).

Питер Брукс вписывает возникновение западной мелодрамы в контекст Великой французской революции и ее последствий, когда утратили свое значение традиционные священные ценности и представляющие их институты (церковь и монархия). Место проводника морали вместо традиционно сакрального заняла сама Республика, и мелодраматические тексты стали включать профанное, «морально оккультное», метафизический промысел, вознаграждающий добродетель и карающий неправедных[21]. В эстетическом плане мелодрама, таким образом, рассматривается как дополнительный элемент демократизации общества, что придает ей особую значимость. То, что на Западе голливудская мелодрама считается развлечением для женщин, является результатом «феминизации массовой культуры», но это нехарактерно для индийской мелодрамы, в гендерном плане адресующейся к смешанной аудитории. Так же трудно указать на родство между Французской революцией и индийскими текстами, но и нельзя утверждать, что сюжеты, заимствованные из пуран, например о радже Харишчандре, не являются мелодраматическими. Принципиальная сложность при сравнении приемов западного и индийского массового кино возникает из отмеченного выше сходства между индийскими и западными текстами за пределами кинематографа. Санскритская драма напоминает некоторые пьесы драматургов-елизаветинцев. Общими для них являются такие приемы, как письма, пьеса внутри пьесы и воскрешение из мертвых. Часто указывают на сходство приемов «Ромео и Джульетты» Шекспира и пьесы Бхавабхути «Малатимадхава», хотя у последней счастливый финал. Эти совпадения приводятся как примеры того, что одни и те же приемы изобретаются разными авторами независимо друг от