Крымская война: история - Орландо Файджес

резне» христианского населения Румелии (позже часть Болгарии). В мрачных тонах он писал Палмерстону, министру иностранных дел, объясняя, что «большая игра по улучшению в настоящее время совершенно подошла к концу».

Главное зло в этой стране это преобладающая религия… Хотя и совершенно бесплодная как идея для национальной силы и возрождающей власти, дух исламизма, до такой степени извращенный, что существует лишь в превосходстве расы завоевателей и в предрассудках порожденных долгим тираническим господством. Было бы не слишком громким заявлением сказать, что прогресс империи по направлению к твердому возрождению её процветания и независимости измеряется степенью её освобождения от этого источника несправедливости и слабости.

Палмерстон соглашался, что преследование христиан не только привлекло русских, но даже оправдывает политику преследуемую ими. По его мнению это дает Британии никакого выбора, кроме как отказаться от поддержки османского правительства. В письме к Решиду в ноябре этого же года, он предвидел, что Оттоманская империя «обречена на крушение робостью, слабостью и нерешительностью её суверена и его министров и очевидно, что нам следует как следует рассмотреть вопрос, какое устройство могло бы быть реализовано на её месте»{69}.

Тем временем британское вмешательство в турецкую политику вызвало мусульманскую реакцию против западного вмешательства в оттоманские дела. В начале 1850-х годов Стратфорд Каннинг стал более советником при Порте нежели послом. «Великий Эльчи», или Великий Посол, как он стал известен в Константинополе, обладал прямым влиянием на политику турецкого правительства. На самом деле во времена когда не существовало телеграфа между Лондоном и турецкой столицей и могло пройти несколько месяцев, пока передать инструкции из Уайтхолла достигнут цели, он обладал заметной свободой действий в британской политике в Оттоманской империи. Его присутствие было источником негодования среди министров султана, которые жили в страхе перед личным визитом властного посла. Местная знать и мусульманское духовенство одинаково выражали неприятие его усилий в интересах христиан и считали, что его влияние на правительство означает потерю турецкого суверенитета. Это враждебность к иностранному вмешательству в оттоманские дела, со стороны Британии, Франции или России, сыграет важную роль в турецкой политике накануне Крымской войны.

3. Русская угроза

Голландский пароход вошел в доки Вулвича поздним вечером в субботу, 1 июня 1844 года. Единственными пассажирами были «граф Орлов», — псевдоним царя Николая, — и его свита, путешествующие инкогнито из Санкт-Петербурга. С момента жестокого подавления Россией польского восстания в 1831 году Николай жил в страхе перед убийством польскими националистами, противостоящими русскому правлению на своей родине, поэтому он путешествовал под чужим именем. В Лондоне проживала большая община польских изгнанников и поэтому были опасения за безопасность царя с самого первого момента, когда визит начал обсуждаться британским правительством в январе. Ради безопасности Николай не сказал никому о плане поездки. Остановившись ненадолго в Берлине, экипажи царя помчались дальше через континент, так, что никто в Британии не знал о его неминуемом прибытии до тех пор, пока он не сел на борт парохода в Гамбурге 30 мая, менее чем за два дня до прибытия в Вулвич.

Даже барон Брунов, русский посол в Лондоне, не был поставлен в известность о подробностях маршрута царя. Не зная о том, когда прибудет пароход, Брунов провел всю субботу в доках Вулвича. Наконец в 10 часов вечера пароход причалил. Царь сошел на берег, едва узнаваемый в сером пальто, которое он носил во время турецкой кампании 1828 года, и поспешил вместе с Бруновым в русское посольство Эшбернэм Хаус и Вестминстере. Несмотря на поздний час, он послал записку принцу-консорту, прося о встрече с королевой настолько рано, насколько это будет удобно. Привыкший вызывать своих министров в любое время дня и ночи, ему не пришло в голову, что было бы грубо будить принца Альберта в столь ранний час{70}.

Это не был первый визит царя в Лондон. У него сохранились приятные воспоминания от его предыдущего визита в 1816 году, в возрасте двадцати лет и все еще в статусе великого князя, он имел огромный успех у женской половины английской аристократии. Леди Шарлотта Кэмпбелл, известная красавица и фрейлина принцессы Уэльской, она говорила о нем: «Какое милое создание! Он дьявольски красив! Он станет самым красивым мужчиной в Европе». Из того путешествия Николай вынес впечатление, что он приобрел союзника в лице английской монархии и аристократии. Как деспотичный властитель самого большого государства в мире Николай не осознавал ограничений конституционной монархии. Он полагал, что прибыв в Британию он может решить все дела внешней политики непосредственно с королевой и её самыми высокопоставленными министрами. Это «великолепно», он сказал Виктории на их первой встрече, «встречаться иногда лично, так как нельзя всегда полагаться только на дипломатов». Подобные встречи создавали «ощущение дружбы и интереса» между правящими монархами и можно было бы достичь большего «единственной беседой для объяснения чувств, взглядов и мотивов, чем ворохом сообщений и писем». Царь думал, что он может достичь «джентльменского соглашения» с Британией о действиях в случае падения Оттоманской империи{71}.

Это не было первой попыткой Николая найти поддержку другой державы в его планах по разделу Оттоманской империи. В 1829 году он предлагал австрийцам двустороннее разделение европейских территорий для предотвращения хаоса, могущего последовать за падением и которого он опасался, но они отклонили его предложение ради сохранения Европейского концерта. Затем осенью 1843 года он снова обратился к австрийцам, воскрешая идею Греческой империи при содействии России, Австрии и Пруссии (тройственный альянс 1815 года — Священный союз) для предотвращения дележа добычи от падения Оттоманской империи между британцами и французами. Настаивая на том, что Россия не желает расширения на Балканы, Николай предлагал австрийцам все турецкие земли между Дунаем и Адриатикой и тогда Константинополь будет открытым городом под австрийской протекцией. Но ничто из того, что он предлагал не могло развеять глубокое недоверие Вены к амбициям России. Австрийский посол в Санкт-Петербурге верил в том, что царь пытается выстроить такую ситуацию, где Россия могла бы найти предлог для защиты Турции и вмешаться в её дела и решить дело разделения территорий военной силой. То, что хочет царь, настаивал посол, это не Греческая империя при поддержке трех держав, а «государство, связанное с Россией интересами, принципами и религией, управляемое русским князем… Россия никогда не оставит эту цель. Это необходимое условие для исполнения её судьбы. Современная Греция будет поглощена этим новым государством»{72}. С такими серьезными подозрениями австрийцы не стали бы строить планов по разделу без соглашения