Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

И тут возникает соблазн.

Соблазн заявить о себе во что бы то ни стало. Заявить о себе каким угодно способом. Встроиться в «видеоряд». Хоть поплясать на сцене.

Не знаю, как в других городах, а в Москве и Питере всевозможных поэтических действ ежевечерне – тьма. Доходит до смешного: «командный чемпионат по поэзии». И ладно б шутка, ну разок поваляли дурака, а то с расписанием «игр», четвертьфиналов-полуфиналов, что твоя Лига чемпионов!

Вроде бы что плохого: не читают стихи, так хоть пусть послушают. Но «перформанс» не заменяет книгу. Я вот весьма уважаю Чайковского, но по опере «Евгений Онегин» знакомиться с Пушкиным мне в голову не придет. А тут, увы, совсем даже и не Чайковский.

Впрочем, есть и такое мнение, что все это вовсе не эрзац, а именно что другая поэзия. В одной телевизионной говорильне, где мне тоже довелось поучаствовать, Дмитрий Пригов даже подвел базу: дескать, нельзя эту новую поэзию оценивать по критериям той прежней – не судим же мы о музыке в стиле кантри по меркам симфонической.

Я с ним вполне согласен. Вот только не надо делать вид, что в искусстве все жанры равны. Я не предлагаю оценивать частушки по канонам эпоса. Да и частушки люблю – бывают просто чудо. Но если пришлось бы выбирать, на необитаемый остров взял бы все ж не сборник, составленный Старшиновым, а «Илиаду» в переводе Гнедича. Не говоря уже о том, что как-то в голову не придет предположить, что эти веселые народные катрены – новая, а значит, как бы и высшая ступень по сравнению с Гомеровой.

Назойливое, прямое общение с публикой не идет на пользу поэту: «обращение к конкретному собеседнику обескрыливает стих, лишает его воздуха, полета» (Мандельштам). Не идет оно и на пользу публике. Облегченное всегда норовит вытеснить то, что посложней, попросту говоря, портит вкус.

Минувшим летом мне удалось снова посмотреть «Затмение» Антониони. Я фильма не видел сорок с лишним лет. Судя по толпе, ломившейся в кинотеатр, не мне одному он запомнился как один из непревзойденных шедевров. Память не подвела, кино гениальное. Но вот что поразило: время от времени публика в зале… смеялась.

Пусть скажут те, кто хоть однажды видел этот фильм: есть там хотя бы одна реплика, ситуация, кадр, которые могли бы претендовать на смешное?

Думаю, неадекватная эта реакция объясняется очень просто: привычкой. Привычкой к заполонившей экраны киношке, которой ведь без приправы, рассчитанной на смешок, никак не обойтись – все равно что без секса.

Увы, к облегченной поэзии это тоже относится. И результат производит – тот же.

Я помню, как Евгений Рейн после одного из выступлений раздраженно заметил: «Ну чего они во время стихов смеются?» Смех в зале был одобрительный. Но поэт был прав: ничего потешного он им не читал.

Не потеряем ли мы, обретя приветливо хихикающую публику, и последних своих читателей?

Вообще-то, мы их почти уже потеряли – я ведь с этого и начал.

Потеряли, так сказать, просто читателя: не литератора, не преподавателя словесности, не студента, которому завтра сдавать зачет по русской литературе ХХ века. Потеряли традиционно тяготевший к поэзии культурный слой.

Можно сослаться на скверные стихи, что нынче пишут. Так они ведь и Пастернака не читают, не говоря уж о Державине.

Можно предположить, что поэзия, три столетия служившая осью отечественной культуры, просто из этой роли выпала. Но ведь ни проза, ни театр, ни музыка, ни живопись ее не заменили.

Такое впечатление, что в сторону отодвинута вообще культура. И это окажется близко к истине.

Поэзия – всегда квинтэссенция национальной культуры. И если последнюю оттеснила цивилизация, то что плакать по волосам?

Механизм случившегося очевиден. Выйдя из пространства за железным занавесом в разомкнутый мир цивилизации, общество пережило что-то вроде кессонной болезни, да еще и при выходе порядком ободрало бока, до сих пор не зажившие. Масса случайных поклонников поэзии нашла себе кучу других, более привлекательных культурных развлечений – от видака и концертов заезжих звезд до путешествий по всему белу свету. А большей части законных ее читателей просто не до стихов: крутясь на трех работах, отрабатывая гранты, репетиторствуя, к вечеру не только нового сборничка не откроешь, но и в заветного Пастернака-Мандельштама не заглянешь – поваляться часок перед тем же теликом или с дедиком в руках да и спать.

Но настоящая проблема еще глубже.

Потому что оттеснение культуры цивилизацией – тенденция всего Западного мира, с которым мы запоздало, но сближаемся. И, миновав свой «переходный» период, мы никуда от нее не денемся.

Причем вторая первую даже не вытесняет, а поглощает – перерабатывает и превращает в пригодный для массового употребления продукт. И штучному явлению искусства – а оно и ценителей имеет штучных – в этом массовом производстве места нет. Как говорил мне в свое время один из пионеров частного российского книгоиздательства, «я печатаю не книги – я печатаю деньги».

Собственно, пусть не в таких масштабах, это было всегда. Но массовая (тогда это называлось «народная» или погрубей: «простонародная») культура уравновешивалась – аристократической. Причем когда на смену аристократии родовой пришли бароны денежного мешка, они за предшественниками и в этом отношении, пускай с издержками, потянулись.

Вот уже второй век движение западного общества идет по компасу тотального «демократизма», понимаемого главным образом как равенство всех и всего (от которого, кстати сказать, всего полшага до вожделенного «массового спроса»). Не стану говорить о социальной стороне дела с ее навязшей на зубах политкорректностью и стиранием граней между полами до полного их смешения в пределах одной человеческой особи, но в области культуры дело явно зашло слишком далеко.

Потому что культура в принципе не демократична, а, напротив, иерархична. И не только в том смысле, что в искусстве как раз все не равны: ни жанры (не оспаривая Тынянова: в сущности, он говорил о сдвигах внутри жанров), ни творцы (одни явно лучше других), ни «потребители» – способных прочитать беллетристику Довлатова во много раз больше, чем готовых не то что оценить, но хотя бы одолеть Бродского.

И может быть, культуре, которая, как ни крути, определяет лицо любой цивилизации, пора переложить руль, вернувшись к принципу аристократизма (или, если лучше для уха, элитарности) – аристократизма духа, задающего тон, служащего образцом для подражания, маяком, уводящим от пестрой помойки масскульта.

Если честно, я не вижу иного выхода. И если, как я верю, это случится и культ высокого искусства (не подделок вроде поставленного на конвейер