Выпьемте чаю? - Саша Ирбе

уважали. Одно только его печалило: всю жизнь приходилось ему тянуть лямку от зарплаты и до зарплаты, всю жизнь не хватало ему денег на собственные мечты: машину купить, дачу построить, в отпуск на море съездить. То дочь, то жена заболеет, то сына в институте надо учить, то еще что-нибудь случится… Но жизнь он очень любил.

Судьба второго сыны сложилась иначе. По юности он часто пил, дрался, ухаживал за несколькими девушками сразу и все не мог разобраться, которую любит. Беспокоясь за него, мать не спала ночами и раньше времени поседела. Однако, когда начинались у родителей какие-нибудь проблемы (забор покосился, баню поставить надо, отца на операцию в больницу пристроить, с разгребанием снега перед калиткой помочь), никто иной, а именно он первым мчался на помощь. Именно он в безденежные времена, как принято говорить языком современных народных преданий, «быстренько успевал провернуться».

Отправилась по морю жизни и дочь. Вначале очень долго держалась за родителей, то споря и расставаясь с ними, то снова пробиваясь к их дому. Набравшись сил, еще и еще совершала попытки начать жить самостоятельно, но снова и снова терпела фиаско. Когда родители умерли, их место заменило вино, а за ним и водка. В первое время она обращалась к этой подруге лишь в самые суровые дни, когда на сердце было так тревожно и одиноко, что вынести это, казалось бы, невозможно. Но с каждым годом таких ситуаций становилось все больше и больше, а жизнь превратилась в сумбурное течение дней с двумя лишь вопросами: «На что пить?» и «Как выжить?»

Не означает ли вся эта история того, что уже в раннем детстве в самом человеке четко заложено его отношение к жизни? И может, дело не в том, как его воспитывали или «недовоспитывали», сколько любви ему дали или не дали, а в том, что при первых же серьезных обстоятельствах вся суть его лезет наружу? А что было бы, если бы старший брат не вытащил сестру из воды, а, придерживаясь обычая, дал ей возможность самостоятельно проплыть дальше?

Бабушка на велосипеде

1

Когда моя бабушка умерла, я еще не могла оценить всей странности той истории, которая произошла с ней в самые последние месяцы ее жизни. А началась она в далекие послевоенные годы. Мой дед только что пришел с фронта. Он был старше бабушки на одиннадцать лет, а когда уходил на войну, ей было всего шестнадцать. Возвратился, не предупреждая, как и многие возвращались тогда, перепрыгивая из одной попутки в другую. Поцеловал мать, привел себя в порядок, переоделся и пошел к дому своей возлюбленной, уверенный, что она его ждет. Однако застал ее катающейся на велосипеде с (как он тогда выразился) «сопливым мальчиком-недотехой» из соседнего дома, которого он же, по его воспоминаниям, и научил на нем когда-то кататься. Разбираться не стал. Просто навел на него револьвер и произнес:

– Отваливай! Я долго ждать не буду! Чтоб последний раз тебя видел!

Бабушка уже при мне вспоминала этот момент их встречи несколько раз. И не потому, что он был страшным, а лишь потому, что именно с него, как она выражалась, вся ее жизнь коту под хвост покатилась.

Дело происходило в небольшом и только что отстроенном поселке, причиной появления которого стал бумажный завод, расположившийся в дремучих лесах Прикамья. Ради его обслуживания в поселок были переселены поволжские немцы, недавние заключенные, специалисты с их семьями и домашней скотиной. Все у всех были на виду. Характер же у моего деда был вздорный, напористый. Он был из казанских татар, отбывавших свой срок на лагерных работах неподалеку. За что и как его посадили – осталось для нас неизвестным, но про то, что с дедом моим лучше не связываться, в поселке знали все: сначала побьет, а потом уже разбираться будет, за что и как.

А между тем дед мой был одним из первых пехотинцев, вошедших в Берлин. С немецкой земли он привез с собой несколько трофеев: старый патефон, кружку с орлом, кожаный широкий ремень, сапоги и шапку, коричневый чемодан, произведенный в Германии еще в догитлеровскую эпоху. В него и пятьдесят лет спустя еще складывали некоторые вещи. Были собраны моим дедом и подарки, которые удалось ему припасти для бабушки, чуть ли не пешком пройдя всю Европу. Несколько колечек, серебряные и золотые сережки, только уже в девяностые годы снесенные в местный ломбард, большую, белую, очень тонкую, но невероятно теплую шаль, в которую бабушка куталась, сидя перед окном на кухне каждую зиму.

Их свадьба состоялась шумно и весело, с большим количеством соседей и вынесенных на улицу в складчину накрытых столов, и стала чуть ли не первой, сыгранной в поселке после войны.

Своему «велосипедному другу» бабушка сказала, что никогда не испытывала к нему симпатий, сказала, что просто была война и ей было страшно, что своего суженого она с нее не дождется. От деда моего, действительно, больше года не было писем. Слишком сложно дался ему путь до Берлина, слишком сложно происходила дорога домой.

Однако мне досталось уже то время, когда бабушка с любовью вспоминала первый поцелуй с «сопливым недотехой», в подробностях и в красках рассказывала собравшимся на ее кухне кумушкам, как они вдвоем ранним утром побежали по траве к маленькому озеру, заросшему тиной и мхом, чтобы набрать воды и ею полить саженцы в огороде. Оба наклонились, больно ударились друг о друга висками, а потом вместо того, чтобы выпрямиться, присели на корточки и начали целоваться. Поднимались уже вместе, почти не отрываясь друг от друга. И было у каждого в груди очень таинственно и тепло. Потом, вечером, опять встретились на пруду и опять целовались, а над ними, точно благословляя их любовь, висели крупные звезды.

Правда же заключалась в том, что бабушка ни на секунду не сомневалась, что, узнав об измене, дедушка тут же возьмет ружье и отправит на тот свет ее ухажера. И если нужно будет за это сидеть, то будет сидеть, но желанного, своего не упустит. На тот момент «желанным» была она, и она с этим смирилась.

Ее мама (моя прабабушка) была рада новоиспеченному зятю. С таким, как ей казалось, не пропадешь. А возможность пристроить одну из четырех своих дочерей была для нее жизненной необходимостью. Так думалось ей: «Хотя бы за судьбу одной из них можно быть спокойной». Прабабушка овдовела еще во время финской кампании, а сердце