Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский

два. Справа угрюмая женщина в платке, презрительно сжав губы, возвышалась над лейтенантшей в форменной меховой шапке. Подпись к рисунку гласила: «Невежливое обращение». Слева неведомая художница изобразила длинноволосую красотку в щеголеватом клетчатом пальто, по которому рассыпались изящные черные локоны. Это был грех нарушения формы одежды. Уверен, что не только заключенным, но и охранницам такая очаровательная критика была бы только в радость.

– Мы ведь были первыми иностранцами, спевшими в русской тюрьме? – спросил Уилл Малколма.

– Пожалуй, – призадумался его приятель. – Впрочем, нет. До нас тут выступал Трей Ганн.

– Вот черт! – помрачнел Уилл. И добавил с надеждой:

– Но позволь, он ведь, кажется, американец? Малколм согласно закивал.

– Тогда все в порядке, – блюзмен блаженно улыбнулся. – Американцы не считаются.

– И на Луну они никогда не высаживались, – поддакнул его Друг.

Вдруг все вздрогнули от истошного вопля:

– Идите к нам, во второй отряд!

Бесформенная тень вплотную прижалась к решеткам:

– Я вам все, все покажу. Пусть делают со мной, что хотят! Пусть расстреляют!

Что-то мелькнуло во мраке, и тень исчезла, словно растворилась.

– Сумасшедшая, – пояснил охранник.

Стена барака почти сливалась с темным небом. Под белесыми облаками сияло желтым большое окно. К нему в несколько рядов прижались женские лица. Я помахал им рукой и увидел синхронный взлет узких девичьих ладошек с другой стороны стекла.

Поземка трепетала над дорогой, как тюлевое покрывало. Казалось, чахлый свет фар творит реальность в десятке метров перед автомобилем, а потом она вновь превращается в первозданную тьму. Вдруг асфальт внезапно кончился, и моя машина прямо посреди трассы с размаху взлетела на сугроб. Колеса бессильно завертелись в воздухе. Мелькнула мысль: «Придется просить друзей, чтобы подтолкнули», а в следующее мгновение раздался хлопок, как от взорвавшейся петарды. Зашелестели осколки стекла, и приземистый «Дастер» пулей пробил снежный барьер. Друзья и вправду помогли, с размаху въехав сзади.

Прошло два часа. Автомобили заносило снегом. Лампочка в разбитой фаре пульсировала, словно нервный тик.

– Недавно я так же застряла прямо в центре Москвы, – вспоминала зябнущая Ежевика. – Не успела поставить аварийный знак, как его сбили. К счастью, я везла на концерт здоровенную мордовскую ступу XIX века. Водрузила ее на дороге. Водители шарахались лучше чем от любой аварийки! Должно быть, думали, что в машину врезалась Баба-Яга.

Наконец, из ближайшего города примчался гаишник. Лихо, с полицейскими разворотами, он объезжал место происшествия, многозначительно намекая на штрафы, пока не узнал, что в ближайшем сугробе сидит племянник Эрика Клэптона.

– Слышь, Сергеич! – заорал страж порядка в рацию. – Эрика Клэптона знаешь? Так я его сейчас к нам в отделение привезу! Петь будет!

И, обращаясь ко мне:

– Сугроб – это еще ничего. Тут одному недавно корова на капот легла, всю машину разворотила!..

К месту ночевки мы добрались только в три часа ночи. Не успели автомобили затормозить, как из дверей бревенчатого домика высыпала толпа мужиков в косоворотках поверх пальто. Самый рослый вздымал над головой деревянную ладью с толстой горящей свечой, а остальные бормотали странные речитативы на эрзянском языке, благодаря богов за наше благополучное прибытие.

Гостей привели в дом, налили по стопочке. Захрустели соленые огурцы. Малколм крякнул, взглянул было на чехол с гитарой, но раздумал и потянулся за лежащей поблизости балалайкой.

– Пей! – дядя Коля, за розовые щеки прозванный британцами Пинк Флойдом, поставил перед Уиллом стакан.

Музыкант стал было отнекиваться, но сельчанин смерил его взглядом и строго сказал:

– Не будь п….й!

Не дождавшись перевода, британец послушно взял стопарь. С первым же глотком ему стало ясно, насколько здесь, в занесенной снегом избушке, был неуместен его манерный отказ. После второго стакана отпала всякая надобность в толмаче, а потом случилось чудо – Пинк Флойд вдруг схватил старенькую гармошку и заиграл на ней так пронзительно и виртуозно, как, может, только сам Паганини музицировал на верной скрипке. Увы, вскоре он столь же внезапно швырнул гармонь в дальний угол и больше ни разу не взял ее в руки. На просьбы повторить дядя Коля только отмахивался, приговаривая:

– Баловство…

Утро выдалось непростым.

– There’s a shadow hanging over me. Oh, yesterday came suddenly… – грустно напевал Малколм, которому только теперь открылся истинный смысл песни «Битлз».

– Тудей-растудей… – покачал головой дядя Коля. – Закуси! Музыкант схватил кусок вареной тыквы, густо намазал малиновым вареньем, отправил в рот и сразу повеселел.

Когда мы вышли на улицу, ветер, не стихавший всю ночь, и вовсе обезумел. Через дорогу трещала в агонии неправдоподобная, как в кино, пылающая изба. Пламя языками вырывалось из окон, захватило чердак. Уилл и Малколм как по команде достали мобильники, и британский Instagram пополнился новым хитом.

В соседнем доме британцев встречали сельские бабушки – с целой горой толстых мордовских блинов.

– Сами шили? – недоверчиво спросил я, рассматривая красно-белые народные платья с узорами на подоле и рукавах – чтобы злые духи не пролезли.

– Да какое там! – ответила ближайшая бабулька, задорно посверкивая золотым зубом и немилосердно окая. – Прабабки наши их делали, специально для праздников. Некоторым уже лет двести. К ним еще пояс шерстяной положен, в полпуда весом.

– Зачем такой большой?

– Да чтобы жопа была! На харчах деревенских ее не наешь, а так хоть видимость будет. Кто ж на девчонке без жопы женится!

– Когда у вас в селе выходят замуж? – поинтересовался Уилл.

– Как возьмут, – усмехнулась говорливая эрзянка. – Кто в шестнадцать полетит, а на кого и в шестьдесят никто не позарится. Раньше за молодых отцы решали. Сосед не хотел девчонку брать, а она за него шла. Родители уже поладили, так он под окошко к ней пробрался и кричит: «Дунька, ты мне не нужна! Не выходи за меня!» А она: «Отвали, дурак! Еще как пойду». И женились, и детишки были, и дрались всю жизнь.

– Иногда родители не согласны, и парень девушку крадет, – ввернул хозяин дома. – С посиделок ведет к себе в избу, вот и все дела.

– Как вместе поспят, больше она от него не уходит, – уточнила одна бабушка.

– А кто главный в семье? – не унимался блюзмен.

– Мужчина, – хором ответили эрзянки. – Он – голова, а женщина – шея. Куда голову повернет, туда она и смотрит. Да что мы тут сидим, пойдемте гулять!

Снег на горе возле села заледенел под ветром, как на Эльбрусе. Редкие лыжники спускались – и тут же бежали в раздевалку, согреваться чаем. Они звали иностранцев, но бабушки неодолимо влекли гостей за собой, выбивая каблуками в склоне мелкие ступеньки. А затем с визгом и хохотом, обнявшись и растопырив во все стороны сапожки, скатились