Крестный путь патриарха. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского) - Михаил Иванович Одинцов

– Вы настоящий, как и все светские, поступающие к нам. Видно, что идете по призванию. Я определю, кто Вам будет помогать. А теперь, давайте пройдем в комнату.

Здесь находились гости владыки – студенты Академии: иеромонах Киприан (Шнитников), иеромонах Корнилий (Соболев). За чаем владыка Сергий среди общего разговора уделил внимание Борису, рисуя перед ним перспективу духовного служения: «Окончите Академию, будете иеромонахом, пошлем Вас в Персию, в Урмийскую миссию…»

На следующую осень Борис Топиро успешно сдал академическое испытание. Дня через три он явился в преподавательскую комиссию духовной семинарии, где также успешно сдал испытание по предметам семинарского курса. Это было необходимо сделать, поскольку Синод издал постановление, согласно которому воспитанники, окончившие светские средние учебные заведения, допускались к экзаменам в Академию не иначе, как пройдя испытания по всем богословским предметам семинарского курса[52].

Ректорство епископа Сергия пришлось на «время перемен» в российском обществе. Академия не была изолирована от внешнего мира, и студенты живо откликались на общественно-политические события: позорное поражение в войне с Японией (1904), Кровавое воскресенье (9 января 1905 г.), ставшие обыденным явлением стачки и забастовки в городах, крестьянские бунты, солдатские волнения… Все свидетельствовало о сползании России в бездну социальных катастроф, приостановить которое можно было только путем коренных изменений в государственной и общественной жизни России.

Как свидетельствуют близкие Сергию люди, ему было не свойственно разговаривать и обсуждать «проклятые вопросы современности», что называется, напоказ, публично. Но это не означает, что его они не волновали. Нет, он о них постоянно размышлял. На склоне лет митрополит Вениамин (Федченков), тогда секретарь епископа Сергия, вспоминал: «…бывало, ходим мы с ним после обеда по залу, а он, что-то размышляя, тихо говорит в ответ на свои думы: “А Божий мир по-прежнему стоит… А Божий мир по-прежнему стоит… Меняются правительства, а он стоит… Меняются политические системы, он опять стоит. Будут войны, революции, а он все стоит”»[53]. Можно говорить, что именно в эти революционные годы в Сергии рождается одновременно и как предположение, и как уверенность мысль, которую можно выразить фразой: «Российская империя может быть сметена, но Церковь погибнуть не может!»[54]

На молебне 7 октября 1904 г. в Академической церкви перед началом нового учебного года Сергий специально обратил внимание на события Русско-японской войны. Он сказал своим ученикам:

«Год этот начинается для нас в обстановке несколько необычной. Вместе со всем нашим Отечеством мы переживаем время тяжких испытаний, время нарушения самых дорогих наших иллюзий, доселе питающих наше национальное самомнение и убаюкивающих нашу общественную бодрость. Всюду теперь раздаются призывы к пробуждению, к подъему, к обновлению, но рядом с ними слышатся и другие тревожные голоса, которые указывают на признаки как бы начавшегося уже народного разложения… Хорошо было бы, чтобы постигшее нас испытание пробудило нас от духовного сна, и если бы призыв к обновлению не оказался запоздавшим и напрасным»[55].

Сергий взывал к патриотическим чувствам студенчества, к пробуждению в них устремленности к идеалам служения ближним, общему благу, стремления к истине, добру и красоте. Он призывал возгревать в себе религиозный и научный энтузиазм, интерес к духовной школе и знаниям, получаемым здесь. Конечно, не только студенчество нуждалось во внимании ректора, но и преподавательская корпорация, которая обсуждала вопросы реорганизации духовной школы, автономии Академии. Тем более что среди преподавателей было много бунтовавших «молодых сил» – иеромонах Михаил (Семенов), впоследствии перешедший в старообрядчество, Борис Титлинов, в дальнейшем ставший крупным обновленческим деятелем, и другие.

Откликнулся Сергий и на потрясшие Россию события Кровавого воскресенья 9 января 1905 г. Одну из проповедей он завершил следующими словами:

«Никому не нужна была эта кровь, только враги царя и России могли радоваться ее пролитию, а она все-таки пролилась! Совершилось нечто ни с чем не сообразное, всем прискорбное и отвратительное, нечто ужасное по самой своей неизбежности; просто кара Божия обрушилась на нас, чтобы к бедствиям и неудачам внешней войны прибавить и это кровавое пятно…»[56]

А в церковных кругах заговорили о вероисповедных реформах, свободе совести, Поместном соборе, восстановлении патриаршества. И это вполне объяснимо, ибо нельзя было уже не замечать произвола и диктата, гонений и преследований, творившихся в духовной сфере. Видный российский юрист М. Рейснер, размышляя в эти годы о «законности и порядках» в отношении к различным религиозным организациям со стороны власти и о царивших повсеместно произволе и административном диктате, писал:

«Магометане, язычники, католики и сектанты считаются православными и судятся за отпадение от православия. Издаются законы некоторой терпимости раскольников и сектантов, и полиция отменяет их собственной своей властью. Священники доносят и шпионят, преследуют еретиков именем Христа, предают своих ближних на мучение и казни. С курией заключаются международные договоры и не исполняются. Миллионы мусульман совершенно лишаются какой бы то ни было законодательной защиты, предаются в жертву безграничному усмотрению местных властей. Что это такое? Как все это возможно в благоустроенном государстве? Где мы? В культурной европейской стране или в Центральной Азии? В христианском государстве или среди орд Магомета? Полицейская сила, действующая помимо всяких твердых норм и правил, топчущая ногами законы страны, решающая важнейшие вопросы жизни многомиллионного народа по формуле: хочу – казню, хочу – милую»[57].

Под началом председателя Комитета министров С. Ю. Витте в течение января – марта 1905 г. участники Особого совещания обсуждали содержание и направленность вероисповедной реформы, признавая необходимость скорейшего принятия особого указа, посвященного упрочению в России свободы вероисповедания. К разработке указа был привлечен первенствующий член Святейшего синода митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский). Он не возражал против расширения прав и свобод старообрядческих, сектантских и иноверных организаций и обществ, но считал, что это повлечет за собой «умаление» интересов и прав Православной церкви, и потому предлагал рассмотреть и ее положение. В поданной им записке под названием «Вопросы о желательных преобразованиях и постановке у нас Православной церкви» предлагалось ослабить «слишком бдительный контроль светской власти», разрешить свободно приобретать имущество для нужд православных обществ, «дозволить» участие иерархов в Государственном совете и Комитете министров. Эти и другие предложенные им меры должны были, давая «свободу» церкви, упрочить ее союз с государством[58].

Записка митрополита не понравилась С. Ю. Витте. Стремясь максимально прояснить позицию правительства в отношении как характера и пределов церковных реформ, так и ожидаемых от Церкви шагов, он составил и внес на обсуждение совещания свою записку «О современном положении Православной церкви». В ней без обиняков предлагалось церкви освободиться от таких присущих ей «пороков», как «вялость внутренней церковной жизни», «упадок» прихода, «отчуждение» прихожан от священников, бюрократизм церковного управления. Особо подчеркивалась неподготовленность православного духовенства к борьбе с