Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

— Я говорю осторожны, то есть не говорливы, не болтливы. Испанская королева будет расспрашивать вас об императрице, о принцессе Гортензии, о принцессе Каролине — тут вам надобно аккуратно выбирать слова. Жизнь моего семейства вполне открыта для всех, но мне было бы неприятно, если б моих сестер изобразил дурной живописец. (Я никогда не забуду этого выражения.)

— Ваше величество, — сказала я, — никто не может обвинить меня даже в желании сделать худо.

— Знаю. Знаю… Но вы насмешливы, вы любите рассказывать. Этого надобно избегать. Испанская королева тем больше будет вас расспрашивать, что французская посланница в Мадриде очень худо знает Францию и вовсе не знает императорского двора. Она ведь провела всю свою молодость в эмиграции. Следовательно, королева задаст вам множество вопросов об императрице и парижском дворе. Пока речь будет идти о фасоне платья, пусть. Но как только разговор примет оборот более важный, а это непременно случится, потому что Мария-Луиза хитра и лукава, тогда берегитесь. Что касается меня, то вы знаете: обо мне надобно говорить так, как говорят в «Мониторе».

В другой раз он сказал мне:

— В Мадриде есть женщина, которая, говорят, ненавидит меня: это принцесса Австрийская. Обращайте внимание на свои слова при ней. Она говорит по-французски так же, как и вы. Но вы говорите по-итальянски, не правда ли? Это очень хорошо! — Он прохаживался и улыбался. — Это очень хорошо… Они в Мадриде и Лиссабоне мало говорят по-французски, но почти все говорят по-итальянски. Посмотрим, как говорите вы…

Я прочитала ему свой любимый сонет Петрарки, и Наполеон, казалось, был поражен моим выговором.

— Кто научил вас произносить так? — спросил он меня. — Я слышал, как вы говорите по-итальянски, но никогда не слышал, как вы читаете стихи. Вы декламируете их на французский манер, не распевая по-итальянски, и справедливо. Знаете ли вы наизусть стихи Тасса?

Я прочитала ему некоторые; потом читала стихи из Петрарки и много из Данте.

— О, да это превосходно! — сказал он, потирая руки. — Вы легко выучитесь португальскому языку, раз говорите так хорошо по-итальянски; да, кроме того, вы им понравитесь. Но помните, что я вам сказал о болтливости… Как вы теперь с принцессой Каролиной?

— Очень хорошо, мне кажется.

— А с принцессой Полиной?

Вот имя, которое он хотел произнести, когда советовал мне не быть болтливой. Я часто замечала, что император, несмотря на свой характер, властный и смелый в больших делах, часто пускался отдаленными путями, чтобы достигнуть цели, казалось, близкой, и все это для такой ерунды, как, например, рассказанное только что мной. Тогда в Англии выпускали ужасные пасквили обо всех лицах императорской фамилии. Особенно принцесса Полина и госпожа Летиция изображались там красками самыми отвратительными и лживыми. Все это очень огорчало императора. Наполеон был уязвим в этой части своей души, открытой злобному дыханию света, уязвим невероятным образом для всякого, кто не знал его хорошо.

— Принимайте больше гостей, — сказал он мне еще. — Дом ваш в Лиссабоне должен быть так же приятен, каким он был в Париже, когда вы жили здесь госпожой комендантшей. Но удовольствия в нем должны быть приличны и благородны. Вы видели здесь многое; это может служить вам или примером, или предостережением. Госпожа Галло, госпожа Луккезини, госпожа Четто, потом эта английская герцогиня: тут многое можно перенять и многого избегнуть. Живите в согласии с другими дипломатическими семействами, но не входите в тесную связь ни с одним. Иначе выйдут женские сплетни, в которые после вмешиваются мужья. Бывает и так, что два государства готовы истребить одно другое, потому что две болтуньи поссорились или у одной шляпка лучше, чем у другой.

Я засмеялась.

— Не подумайте, что я шучу, и будьте очень осторожны в контактах. Кажется, леди Фицджеральд — это тамбур-мажор в юбке или какая-то крикунья. Оставьте ее в этом положении, которое она сама выбрала: она смешна, а это хорошо мстит за меня.

Я пришла почти в отчаяние от этого путешествия в Португалию, когда обнаружила необходимость оставаться под властью старинных обычаев потому только, что они существуют уже несколько веков. Признаюсь, смешной закон — надевать фижмы для представления ко двору — казался мне самой величайшей нелепостью. Я узнала от госпожи Ланн, что, несмотря на все усилия ее и генерала, нельзя было избежать их и что я непременно должна заказать себе фижмы в Париже, потому что для довершения смешного, невозможно было и думать заказать что-нибудь подобное в Лиссабоне. Она советовала мне взять с собой все необходимое для устройства дома, но я вместо этого купила все необходимое у нее.

Я должна была быть представлена весной и заказала два платья, которые годились для всех трех времен года, кроме зимы: одно белое креповое, с подбоем, вышитое золотыми блестками, и к нему ток с белыми перьями, также вышитый золотом; а другое — из розового муара, вышитое серебряными блестками, с гирляндою серебряных листьев, но не вышитой, а только прикрепленной вокруг ужасных фижм. Ток был одного цвета с платьем. Парадный костюм Жюно был уже готов: его мундир генерал-полковника, который надевал он во время коронации; мы увидим после, какое действие произвел этот мундир в Лиссабоне.

Затем Жюно занялся распределением своих офицеров и чиновников, которых не мог и, правду сказать, не хотел взять с собой. Дебан де Лаборд, первый адъютант его, один сопровождал Жюно в Португалию. Кольбер остался в Париже и вскоре после нашего отъезда был определен к маршалу Бертье, что было для него гораздо выгоднее, чем ехать в Португалию. Вердье также остался во Франции и перешел в действующую армию. Карл Ван Берхем, брат нашего друга и любимый офицер моего мужа, был горячо рекомендован им Удино, которого назначили командиром дивизии аррасских гренадеров.

Из всего своего штаба Жюно оставил при себе только Лаборда. Это был самый достойный, превосходнейший человек, совершенно преданный своему генералу! Сердце — истинно французское! Храбрость — истинно беспредельная! «Ну, Лаборд, — сказал ему император в день Аустерлицкой битвы, — возьми эти два полка и веди моих храбрецов по-лабордовски». Когда Лаборд повторял эти слова, он плакал как ребенок… Напрасно ищу вокруг себя — я не вижу больше таких характеров. Это потому, что гений, вдохновитель их, угас на скалах Святой Елены.

Жюно хотел, чтобы все, оставляемые им, были счастливы и получили места. При нем служил в Аррасе муж одной из моих близких подруг, господин Лимож, прежний комиссар пороховых заводов, человек образованный, любезный и превосходного обращения, которое исчезает в наше время. Когда грубость захватывает все,