Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2019 - Коллектив авторов

увижу дотоле невнятное глазу,

очарован природой, а в природе – вещами.

Что ли зря я в салоне «Вдохновение Плаза»

заправляюсь в столовке расстегаем и щами!

Ну, а вещи вещают – такова их природа.

Вроде «Эха района» или «Радионяни».

Я подслушал их стуки – это фуги да оды, —

но дудеть их не буду, дабы мне не пеняли.

Пассионарность пассива

Сохнущих скрип дубов и разбой побегов

глушат невинно живое твоё лицо.

И не пытайся вырвать у них победу.

Пей не шампань, а терпения тёплый сок.

Делай, чтó должен: малую смальту звука

взвякни в зиянье мозаики – звонче чтоб —

меж междометий, глаголов и тусклых стуков:

стоп несказуемых – кротких предлогов об.

Орнаментарно, почти что комбинаторно

проб перебор переборет парад бугров[4],

не пререкаясь с придворным трезвоном горна

и не братаясь с когортой его врагов.

Спектром магическим в небезызвестной призме

синтаксис смело криви и коверкай слог,

каменнолико на празднике и на тризне

равно нейтральный, пассивный, что твой залог.

И, постигая пассионарность пассива,

пóступи пестуя шалый летящий шаг,

ты не корявой корягой порвёшь крапиву,

а воспаришь – как светящийся яркий шар.

Валерия Исмиева

Архитектура

Родилась и живёт в Москве. Поэт, прозаик, автор поэтических переводов с английского и немецкого языков, критик, искусствовед, антрополог, кандидат философских наук. Автор трёх поэтических сборников. Стихи публиковались в альманахах «Среда», «Словесность», в газетах «Поэтоград» и «МОЛ», на интернет-порталах «На середине мира», «EArthburg», «Эхо Бога», «45-я параллель», «Русский переплёт», «Поэзис», в поэтических сборниках. Статьи, посвящённые литературной критике, культурологии, искусству публиковались в журнале «Знамя», на сетевых ресурсах «Лиterraтура», «Сетевая словесность» и др.

«Стихи Валерии Исмиевой, поэта и философа, – во многом перекличка метафор, эхо тропов. Не всегда простые для восприятия, они выбирают способ поэтического сообщения “не напрямую”, но обиняком, предлагая угадываемое боковым зрением. И тут надо помнить, что важнейшие и тончайшие вещи – например, след человеческой жизни – аура или дальняя звезда – видятся как раз боковым зрением, и тайны мира линейному взгляду не взять, она скорее доступна мифологической обратной перспективе, и еще о том, что метафора, даже самая усложненная, всегда содержит в своей формообразующей сердцевине простую и чистую тишину, живое ничто, то самое, из которого и ткется мир.»

Андрей Тавров

Архитектура

Человек наследует тишине,

побегом спасая жизнь…

сколькими парами ног —

по зыбучей меже,

по сплетеньям корней?

в скольких лодках ладоней —

к щеке придорожные камни,

пока не вскрикнет тот, единственный,

голосом роженицы?

не ляжет в очаг, шахту Дуомо,

в человекораствор?

вслушайся в лес над ним —

и свяжи! это – архитектура?

… в каждом отвесе ствола —

медовая кость безмолвия тяги…

клетки-леса

растят на брызнувший луч

для сводов кожу и мясо.

какими руками ты разнимешь в любви

сцепления фасций, вытянешь леской

слюну, запахи, вдохи, шрамы страсти,

свяжешь из них сквозящий узор,

намотаешь на пульс,

чтоб он бился в каждом

твоими лимфой и кровью,

кишками петлял,

взлетал позвоночника ртутью,

густел семенем в матке,

белой ступенью…

и новой…

и новой…

Лестница-вервь!

спи, Иаков, в тебе

созревает дрожь двойной вертикали.

гулок синий череп воздухом труб.

купол точит побег

сквозь и всё дальше,

из смерти в новую смерть,

до восковых истечений протаявшей скорлупы.

архитектура – только раствор

в Другого

здесь же,

на выгнутый пальцами воздух

стеклянная ящерка речи, истаяв,

роняет каменный хвост

Капитель

Мечется в круглой клетке

косматая львица,

грызёт чёрные рёбра света:

солнце слепнет своим отраженьем —

рождается горгонейон.

Пленный факел

обвивает жалом вал окоёма,

скалит пасти на восемь сторон

рыщущей бездны,

когтит чернеющий эпителий,

разрывает до звёздного семени

вертикальной запашкой

танцующая смерть и рожденье.

Где, Аид, твои зёрна граната?

виноградные грозы её причёски

Олимп с кратером уравняли.

Хоровод сестёр нежных распался.

Хора без целлы

освящается только её станом упрямым,

вантами воздуха

в каннелюрах,

возносящих и разделяющих

тверди ради

вертикального бега

сквозного изумлённого взлёта

человечьего века

держи белая львица

змея и голубицу

едини стопой и затылком

мрамора отреченье

агоры рассуждения ли каприза

у огня нет фронта и тыла

у звезды верха и низа

у вневременного

объятия и смиренья

Сентябрьская литургия

латунь в серебре, бронза, старая медь:

тысячи мёртвых зеркал

больше не ластятся к небу,

следя лета исход.

птица, взлетев,

видит под крыльями

столько прозрачного льда,

что скользит по нему в невесомость

слова «пора!»

и исчезает

там же, откуда сгибаются складки ландшафта,

соединяя дороги,

и у встречных светлеют зрачки

от коттаба – в этих оплывшие свечи,

в тех – прочерки стай…

строгие женщины

молча проносят в потирах

глаза Джиневры де Бенчи.

но той, в синем хиджабе, можно

улыбкой шепнуть:

здравствуй, Мария!

«когда отяжелевший свет…»

когда отяжелевший свет

впитают прель и дым,

залиловеет бересклет

из пепельной воды

сентябрьских сумерек, – тот дом

опустится на дно

молчания на нижнем «до»

и выдохнет пятно

свеченья воздуха вокруг

вечернего окна,

как если б между милых рук

припала голова

к губам ответной немоты —

чтоб из других времён

не вспомнить ни одной черты,

ни ласковых имён

«Вырежи из бумаги будней моё лицо…»

Вырежи из бумаги будней