Среди призраков. Рассуждение об эпохе метавселенной и генеративного искусственного интеллекта - Эрик Саден

Starbucks или ближайшем спортивном зале, в зависимости от ваших предполагаемых интересов и финансовых возможностей. Можно считать, что из такой последовательности возникла индустрия данных, чтобы через поверхность стекла и пиксели обеспечить каждому из нас алгоритмически выверенную версию окружающей реальности. В итоге устройство убрали с рынка: футуристический дизайн оказался слабоват, а главное – слишком откровенно обозначилось намерение соединить неразрывной пуповиной индивидов в их повседневной жизни и бренды со всего мира, которыми Google собирался эксклюзивно управлять.

Компания, добивавшаяся одного успеха за другим, уверилась, будто может бежать впереди паровоза, – пришлось отказаться от этого проекта, во всех отношениях слишком заметного, зато ни она сама, ни индустрия данных в целом не изменили тайным честолюбивым планам: порождать поистине всеведущих призраков, чтобы каждый из нас получал от них благую весть и чтобы они поскорее навсегда поселились в наших пиксельных пещерах. Google Glass – пример расширенной реальности; принцип действия очков – сочетание реального, воспринимаемого непосредственно, и информации, выведенной на одно из стекол. За десять лет такие технологии усложнились, правда, используются они в основном в профессиональных целях, притом что перспективная задача – упразднить «невооруженный глаз», превратив всю эту комплексную систему в среду, которая постепенно будет становиться для нас естественной. Теперь речь идет о том, чтобы не просто сделать доступным так называемый расширенный опыт, но сконструировать образ жизни – и, в более широком смысле, цивилизационный этос, – основанный на физической неподвижности, притом что все мировые потоки, так или иначе предположительно затрагивающие нас лично, были бы направлены в нашу сторону, а мир, в котором мы существуем, каждый раз мог бы податливо реагировать на малейшее наше желание, выраженное простыми словами. Это и есть алгоритмический сюрреализм – в него погружает нас шлем виртуальной реальности, который в скором времени, не успеем мы и глазом моргнуть, превратится в куда более удобные «умные» контактные линзы, – с ними мы и продолжим сидеть в кабинете или валяться на диване в гостиной. Тренд призрачности, начавшись на рубеже 2010-х годов, все это время только усиливается и, если мы не насторожимся, не остановится, пока не поглотит нас, не опьянит, не подчинит всех своей власти. Сегодня генеративные метавселенные и искусственный интеллект – основные инструменты этого процесса. Рано или поздно они примут другие формы, станут иначе называться. Каждый раз это будет означать все более глубокое погружение нашего бытия в искусственную среду – нас окружат голоса, которые, где бы мы ни находились, всегда безошибочно будут подсказывать нам верный путь.

В клетке с призраками

В сущности, мы имеем дело с матрицей. Впрочем, ее следует понимать не как сферу, будоражимую разными губительными и обманными замыслами, но как место, где дистанция, отделявшая нас от реального и от других индивидов, стремительно уничтожается в пользу отношений, в которых все больше будут проявляться плазматические свойства. Ведь системам, которые неустанно побуждают нас совершать якобы наиболее адекватные действия, удается нейтрализовывать наши собственные порывы, подменяя их другими механизмами, не основанными на нашей воле, а отвечающими на постоянные стимулы. Все по схеме, которая начала работать с появлением смартфона и постоянно развивается вслед за экспоненциальным развитием искусственного интеллекта. Нетрудно понять, что алгоритмическая персонализация и пикселизация наших отношений с миром обуздывает нашу способность к действию, которая зависит от того, утруждаем ли мы себя суждениями, и должна пробуждать наше сознание и чувство ответственности. Иммануил Кант в своем знаменитом труде «Что такое Просвещение?», написанном в 1784 году, упоминает об отречении от самого себя, которое обусловлено фактом, что мы полагаемся на чужой ум или на истины, заранее прописанные, чтобы определять ход жизни: «Если у меня есть книга, мыслящая за меня, если у меня есть духовный пастырь, совесть которого может заменить мою, и врач, предписывающий мне такой-то образ жизни, <…> то мне нечего и утруждать себя. Мне нет надобности мыслить, если я в состоянии платить; первым скучным делом займутся вместо меня другие»[96].

В этом отрывке, написанном как будто вчера, тревожит не только упоминание нашей пассивности, но и констатация другого факта: нас всюду подстерегает лень, а течение жизни, как и каждое действие, требует усилий, и раз мы платим эту цену, то хотим пользоваться всеми доступными способами, чтобы отвлекаться от дел, которые полагаем скучными. И еще: то, что мы продолжаем считать нашим личным выбором, теперь – лишь реакция на электрический разряд, вызванный какими-то внешними силами в целях, известных лишь им самим, а нам, в сущности, отводится роль лабораторных крыс. Желание или его симулякр проявляются примерно так же, как в своего рода видеоигре: нам предлагают меню, которое будто бы заведомо отвечает тому, чего мы хотим, и зависит от скорости процессов, – и вот уже в иммерсионном пространстве, щелкнув пальцами или по первому слову, мы сначала идем на свидание в нью-йоркский паб, а затем отправляемся на виртуальную прогулку по сейшельским пляжам, чтобы привести в норму артериальное давление.

Здесь, вообще-то, и надо разглядеть обманную сторону принципа персонализации, поскольку он преимущественно обусловлен непрерывным позиционированием индивидов. Внутри реального, насквозь организованного, «готового к употреблению», специально обозначенного – реального, которое практически в любой момент дает каждому то, что ему, скорее всего, подойдет, не преминув – до сих пор! – слегка ограничить пространство для принятия решений. Получаются эдакие эрзацы независимости, которые однажды могут превратиться в пшик из-за постоянного усложнения систем, а еще потому, что мы успели усвоить этот габитус – все время плыть по течению. «Реальное – сама изменчивость», – говорил Бергсон[97]; понимать это нужно как непрерывное и всегда дифференцированное обновление, порождающее непредсказуемость, сюрпризы и проистекающую отсюда неподконтрольность. Здесь мы имеем дело с мнимой, а точнее, непризнаваемой изменчивостью, ведь она систематически генерируется на основе расчетов и подчиняется как различным интересам, так и малейшему желанию, мелькнувшему в нашем сознании.

В результате почти незаметно образуется «пиксельная клетка с призраками» – если перефразировать выражение Макса Вебера «железная клетка», обозначающее процесс, связанный с крайней степенью рационализации, который, по его мнению, характерен для индустриальных и капиталистических обществ и беспощадно заключает в стальной панцирь[98] многих и многих людей: «Грандиозный космос современного экономического порядка, непреодолимая сила принуждения, определяющая образ жизни любого индивида, рожденного внутри этого механизма, стальной панцирь»[99]. Эта современная клетка, продолжая брать нас в тиски, подчиняя чуждому нам порядку, воплощающая унизительную гетерономию, вовсе не похожа на сжимающуюся сферу. Она привлекательна и грамотно – не без дьявольской изощренности – предлагает эргономичность, комфорт, удовлетворение почти всех наших запросов, что роднит ее с клеткой «золотой».