Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

– Сам посмотри!

Повернув тяжелую голову, я смог увидеть в мутном стекле свою правую лопатку и обомлел: выглядела она так, точно ее вымазали малиновым вареньем.

– Волдыри, наверное, будут, – тоскливо предположил я.

– Еще какие! – охотно подтвердила Лиска.

– С кулак! – добавил Мишаня.

Из избушки, запахивая халатик, на шум вышла растрепанная Неля. Подойдя ближе, она сначала от ужаса картинно заслонила лицо ладонью, потом, осторожно раздвинув пальцы, присмотрелась к моему ожогу, воскликнула «о, господи!» и деловито спросила:

– Мацони в этом бедламе имеется?

– Сандро утром в охотку доел, – ответила Нинон. – В больнице не допросишься. Маш, у тебя не осталось?

– Откуда? Постоялец, как проспался, сразу потребовал, с похмелья – первое дело, а Каринка-растяпа заранее на крыльцо с краю трехлитровую банку поставила. Он выходил по нужде и дверью снес вдребезги… Какое мацони было – ложка стояла!

– А где, кстати, Петр Агеевич-то? – поинтересовался Башашкин. – Грозился, когда голова пройдет, в кинга перекинуться.

– Ему теперь не до карт. Пропал мужик! – ехидно ответила Машико. – Зацепили его сестрички. В Гагру с ними укатил.

– Они туда уже с Мурманом таскались! – удивилась казачка. – Вот уж бабы с шилом в одном месте!

– А чего ж на халяву снова не прокатиться! В ресторане теперь небось форель кушают, – покачала головой вдова. – Плохо это кончится!

– А когда Мурман возвращается? – спросила тетя Валя.

– Не докладывался. Тебе-то он зачем?

– Хотела безразмерных авосек подешевле взять оптом.

– На весь Росторф, что ли? – хохотнул Башашкин.

– Не на весь, но много… Девчонки очень просили!

– Хоть бы не возвращался. Чую, быть беде! Я уж Петру Агеевичу и намеками, и напрямки, – запричитала Машико. – Не понимает, смеется.

– Значит, мацони у нас нет? – сердито спросила казачка.

– Нет.

– Лиска, сгоняй к тете Беле – мухой! – приказала она. – Попроси, скажи, очень надо – москвичи, как обычно, подпалились.

«Сержант Лидка» умчалась, а из избушки выполз, щурясь на яркий свет, Давид. Его лицо было одновременно благостным и озабоченным. На ходу заправляя в брюки рубашку и наугад вставляя железный штырек в дырочку ремня, он тоже дотошно осмотрел мою ошпаренную солнцем спину, поцокал языком, сравнив ее со свежей говядиной, которую к нему в амагазин давно уже не завозили, и посоветовал для облегчения страданий помазать кожу подсолнечным маслом. Потом завмаг убедился, что большой ключ от замка на месте, в кармане, и, чмокнув Нелю в щеку, ушел открывать торговую точку.

– Сказала? – проводив его взглядом, спросила Нинон.

– Сказала… – вздохнула официантка.

– Ну и что он?

– Ничего, набычился и расхотел.

– Ничего, пусть подумает другим местом. Ты-то как себя чувствуешь?

– Тошнит.

– Это нормально. А еще свежая капуста помогает, – вспомнила наша хозяйка.

– Нет, хочу гурийской с перчиком! – капризно возразила Неля. – Вчера на работе целый вилок сгваздала.

– Да не тебе, дурочка! Юрастому свежая капуста нужна – она воспаление снимает.

– Мать-и-мачеха тоже снимает, – вмешалась тетя Валя.

– Где ее сейчас искать? А кочан в погребе.

Тут от соседей примчалась Лиска с пол-литровой банкой мацони, и меня, взяв под руки, повели, как тяжелобольного, наверх, положили на раскладушку лицом вниз и еще раз дружно ужаснулись, глядя на мою жуткую спину.

– Юр, ты как? – участливо спросила Батурина. – Может, тебе пирамидона с анальгином дать?

– Лучше тройчатку, – посоветовала Нинон.

Я скупо ответил, что потерплю, мысленно беря пример с раненых комиссаров, они в фильмах про войну никогда не стонут, не жалуются и даже шутят с санитарками, а если дело происходит в окружении, готовы застрелиться, чтобы не быть в тягость боевым товарищам. Их, конечно, успокаивают, мол, ты еще на своей свадьбе спляшешь, а сами отводят глаза в сторону…

Мне намазали спину холодным мацони, а сверху еще налепили скрипучие кочанные листы – «сорок одежек, все без застежек». В комнате запахло простоквашей и капустными заготовками. В ноябре они, как эпидемия, охватывают все наше общежитие. Два десятка хозяек на обоих этажах рубят, режут, шинкуют, щедро предлагая бегающей мимо ребятне кочерыжки и морковные попки, на которые я потом не могу смотреть до весны. Измельченную капусту толкушками втрамбовывают в деревянные бочонки, пересыпая крупной серой солью, а на дно обязательно кладут зачем-то горбушки черного хлеба.

Мне сунули в рот таблетку и влили из чайника немного воды, чтобы я мог проглотить лекарство.

– Нет, Лидка тебя не родила, а в капусте нашла, Болдуин! – пошутил Башашкин.

– Не переворачивайся! – строго предупредила Нинон.

Оставив меня лежать лицом в подушку, все разошлись по своим делам. Мне оставалась только ругать себя за безалаберность, прислушиваясь к тому, что происходит на участке. Батурины с Лариком, Лиской, Мишаней и Рексом ушли на вечернее купание. Счастливцы! Море на закате успокаивается до прозрачной неподвижности, а солнце, снижаясь, превращается в малиновый диск и постепенно задвигается за горизонт. Неля, цокая по дорожке каблучками, отправилась на работу в ресторан, и до меня донесся аромат ее крепких, волнующих духов. Машико с казачкой, гремя кастрюлями и ругая цены на базаре, занялись приготовлением ужина – каждая на своей кухне, но при этом они перекрикивались, толкуя об интересном положении, в котором оказалась официантка, а также от души сочувствуя снабженцу, идущему верной дорогой к крупным неприятностям. Из громких пересудов я понял, что Неле предстоит важный выбор, а сестры Бэрри никакие не родственницы, просто работают в одной музыкальной школе. На юг же они ездят не купаться и загорать, а мужиков обдирать и ноги задирать…

– Ох, и задаст им Мурман!

– Поделом!

Распластавшись на животе, я чувствовал, как жар сушит размазанное по спине мацони, вытягивая соки из капустных листьев. Казалось, если на мою пылающую кожу, будто на сковородку, вылить, разбив ножом скорлупу, сырое яйцо, получится настоящая глазунья. Перебрав вроде бы все мысли, обнаруженные в голове, я заскучал и для отрады стал вспоминать девушку-пажа, грациозно кормившую с руки черного лебедя. Сердце пронзило странное сравнение: цветы расплачиваются за свои прекрасные бутоны тем, что их норовят сорвать и сунуть в вазу, а девушки рискуют попасть в лапы пижонов, вроде Гоги или Давида. Но за сорванные цветы штраф – 10 рублей. А за девушек? Ашота за ленинградскую чертежницу так и не наказали… Надо бы предупредить Зою… Думая о попутчице, я ужаснулся, представив, что она могла бы увидеть меня сейчас вот такого, воспаленного, жалкого, обмазанного простоквашей и облепленного капустой. Нет, только не это…

Кто-то погромче включил на кухне радиоточку, и глубокий женский голос с надрывом запел:

Пускай любовь тебя обманет,

Пускай не стоит ею дорожить,

Пускай она печалью станет,

Но как