Живой Журнал. Публикации 2017, октябрь-декабрь - Владимир Сергеевич Березин

На белом польском пляже я наблюдала за Мо, — белая майка, белые шорты и полоска коричневого загорелого тела между ними, он играет в волейбол с распущенными девчонками — на сорок килограммов похотливого тела килограмм спирохет. Я уже ненавижу их, лёжа в пляжном кресле. Но вот, переехав в Венгрию, мы снимаем номер в гостинице. Не подлежащим обжалованию приговором я вижу в комнате единственную огромную кровать.

Мо смотрит на меня, и вопросительный знак в его глазах отсутствует.

Я, однако, не стану докучать ученому читателю подробным рассказом о его мальчишеской самонадеянности. Ни следа целомудрия не усмотрел непрошеный соглядатай в этом юном неутомимом теле. Ему, конечно, страшно хотелось поразить меня неожиданной опытностью, стокгольмским всеведением сочетаний, сплетением рук и ног на индийский манер, но я показала ему, что он только ещё намочил ноги в этом океане — и до свободного вольного плавания вдали от берегов ещё далеко.

Тогда-то, посередине винной Венгрии, в отсутствие вины, и начались наши долгие странствия по Европе. Мы жили в мотелях, и подозрительная к мужчинам-педофилам Европа принимала нас, подмигивая мне выгодой феминизма. Мы видели белый серп швейцарских снегов, грязь Парижа и Венецию, где, в райской келье с розовыми шторами, метущими пол, казалось, судя по музыке за стеной, что мы в Пенсильвании.

Там, в Венеции, мы застряли надолго.

И вот тогда он встретил Карлсона — тот влетел в наш дом, как шаровая молния. Предчувствие беды вжало меня в кресло. Но это явление испугало только меня, Малыш отнёсся к Карлсону радостно. Он часто подходил к Карлсону, сидевшему на пляже с книгой в руках. Они перекидывались мужскими вольностями, и снова Карлсон часами следил за пляжным весельем моего маленького Мо.

Однажды я не дождалась его вечером. Он вернулся под утро, и выяснилось (недолгие расспросы, скомканный платок), что Карлсон под предлогом того, что покажет ему, как работает пропеллер, прибег к фокусу с раздеванием. Несмотря на пылкие обещания, мой Мо исчез на следующий день.

Только через несколько дней я узнала, что, вдосталь насладившись, Карлсон открыл малышу Мо тайну смерти его отца. Тогда я поняла, что это вовсе не мюнхенский немец, как он представлялся, а наш соотечественник, подслушавшее чужую тайну ухо. Сладострастник смотрел на мучения Мо, сам, наверное, не подозревая о губительной силе своей репризы, — Мо, выйдя от него, тут же ослепил себя пряжкой от брючного ремня.

Бабочка сама влезла в морилку, сама насаживалась на булавку, а я, представляя это, чернела от горя. Мой сын, мой любовник, мой маленький Мо убит Карлсоном, хотя всё ещё лежит, как бабочка, на учёной правилке, внутри белого больничного кокона.

И тогда я поняла, что нужно делать.

Когда-то, давным-давно, в порхающей как бабочка Рapilio machaon с его полоской голубизны-надежды в перспективе, в то придуманное время, я подарила Малышу крохотный пистолетик. Он был похож на настоящий — да и, собственно, был настоящим; для лёгкого превращения его из куколки, кукольности игрушки нужно было добавить всего одну детальку. Карлсон всё время пытался выклянчить у Малыша этот пистолетик, приводил его за руку к водопаду слёз и мучил упрёками. Чёрная металлическая игрушка перекочевала было в карман Карлсона, но я настояла на её возвращении в дом.

И вот я вынула эту смертельную бабочку из кармана, с тонким странным звуком её тельце дёрнулось. Пуля попала во что-то мягкое, а именно вырвала кусок плюшки из рук удивлённого Карлсона. Моя мишень стремительно выпала из перспективы, белым шариком перекатилась в соседнюю комнату — я следовала за ней, Карлсон бормотал что-то, становясь понемногу неодушевлённым — покамест в моём воображении.

Он попытался взлететь, но только задел и обрушил вниз люстру. Это был бешеный колобок из причудливых русских сказок, что читала мне в детстве бонна, — только теперь лиса выигрывала схватку без помощи прочих зверей, достигала, настигала это бессмысленное и круглое существо, пошлее которого был только паровоз Венской делегации, учёные очкарики, что попытаются потом объяснить мои чувства к Малышу. Вторая моя пуля угодила Карлсону в бок, и он свалился на пол, пропоров пропеллером безобразный след в чёрном зеркале рояля.

Карлсон стал хвататься за грудь, за живот, но ещё катился прочь от меня, мы проследовали в прихожую, где я докончила дело тремя выстрелами.

Он успел ещё пробормотать: «Ах, это очень больно, фру Свантессон, не надо больше… Ах, это просто невыносимо больно, моя дорогая… Прошу вас, воздержитесь. Я уже ухожу, туда, где булочки, где гномы, я вижу, они протягивают ко мне руки»…

Я вышла на лестницу — немые истуканы соседей, отрицательное пространство недоумения окружало меня, и я проколола его одной фразой:

— Господа, я только что убила Карлсона.

— И отлично сделали, — проговорила краснощекая фрекен Бок, а дядя Юлиус, обнимая её за плечи, заметил:

— Кто-нибудь давно бы должен был его укокошить. Что ж, мы все в один прекрасный день должны были собраться и это сделать.

Я возвращалась в гостиницу, думая о том, что мы больше не увидимся с Малышом.

Его глаза незрячи, а я сейчас сделаю то, что логично оборачивает сюжет, подсказывая разгадку энтомологу. Бабочка уничтожает сама себя, лишая пенитенциарного энтомолога радости пошлого прикосновения.

Я дописываю эту сбивчивую повесть — отсрочки смертной нет, и шаток старый табурет. А бабочки покрыли вдруг капустный лист, но уже скрылся скучный лепидоптерист. Трава ещё звенит, и махаон трепещет, мой мальчик слеп, и мёртв его отец, последний съеден огурец, вечерняя зоря не блещет, не увидит уж никто, как небо на закате украшает чёрный креп. Гостиница уснула, верёвка, знать, крепка, и вот — кончается строка.

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

12 октября 2017

Скважина (2017-10-12)

Карлсон был не одарён сентиментальностью: он на гробе своей жены тефтели ел, истомившись отсутствием продуктового снабжения. А снабжали Карлсона хорошо, как иностранная мозговая сила он получал животное масло и муку в двойной норме. Да только теперь некому было сделать хлеб, потому что аппарат жизни Карлсонихи встал, и починить его не было никакой возможности.

Уж на что был учён иностранный специалист, а природа старости ему не покорилась.

Работал Карлсон на строительстве скважины прямо посередине новой России, на Ивановом озере. Стучала, повинуясь ему, паровая машина и грызла русскую землю. Вода Иванова озера задумчиво глядела на труд рабочих.

Некоторые из