Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын

Аналогичная ситуация сложилась с преподаванием «идеологических» дисциплин в вузах, где преподавание истории КПСС и основ марксизма-ленинизма часто было поставлено с упором на зазубривание. Уже при Н.С. Хрущеве неразрешимой проблемой были начетничество и догматизм — лекторы читали «по бумажке», повторяя одни и те же штампы, что явно не способствовало росту интереса студентов к общественным наукам. Часто преподаватели не могли дать исчерпывающего убедительного разъяснения по интересующей учащихся проблеме. В этой сфере царил формализм — хорошие оценки по «марксистско-ленинским» дисциплинам далеко не всегда соответствовали наличию у студентов «коммунистического» мировоззрения. Студенты относились к общественно-политическим дисциплинам «как к набору фактов, как ко второстепенной нудной обязанности», рассматривая их как «не предмет», «болтовню» и саркастически называя «Законом Божьим»[483].

Кроме того, ярко проявился «интеллектуальный разрыв» между беспартийными и партийными студентами. В некоторых вузах студенты-коммунисты в подавляющем большинстве были демобилизованными солдатами, «отстающими по общему развитию от основной массы студентов» (возможно, многие из них вступили в КПСС, как раз находясь в армии). Поэтому в студенческой среде принадлежность к партии стала ассоциироваться «с недостаточным умственным развитием». Другие коммунисты, с которыми сталкивалась молодежь, тоже иногда были «менее умными и начитанными, чем студенты»[484], что снижало действенность их идеологического влияния.

Оставалась актуальной проблема принуждения к участию в «политучебе», особенно в школах и вузах. Молодежь неохотно принимала участие в скучных партийно-комсомольских мероприятиях, воспринимала их с сарказмом, подвергала насмешкам. Работа комсомола сводилась к сбору членских взносов, а посещение комсомольских собраний часто было принудительным[485].

Система дополнительного образования, созданная в СССР, в основном относилась к научно-технической сфере, но также была и частью сферы политико-идеологической. Одним из основных институтов в этой сфере было общество «Знание», основная деятельность которого заключалась в проведении лекций и издании научно-популярной литературы. IV съезд общества, состоявшийся в мае 1968 г., заверил ЦК КПСС, что оно «и впредь будет верным помощником партии в коммунистическом воспитании советских людей, формировании у них марксистско-ленинского мировоззрения»[486].

В стране работали «народные университеты» по различным отраслям знаний, созданные «на общественных началах» на предприятиях, в колхозах и совхозах, при учреждениях культуры, школах, в вузах и НИИ. Профили «народных университетов» включали в себя в том числе идеологические вопросы — государство и право, «научный атеизм», международные отношения. В 1964–1965 учебном году работали около 13 тыс. «народных университетов» с 2,5 млн слушателей (общество «Знание» курировало 2456 таких учреждений, имевших 490 тыс. слушателей). В них преподавали более 120 тыс. ученых, учителей, врачей, инженеров, юристов, работников культуры и искусства, новаторов производства. С привлечением более 800 ученых и других специалистов было создано 50 примерных учебно-тематических планов и программ[487].

Дополнительное образование было наименее «слабым звеном» идеологической системы. Тем не менее и здесь наблюдались проблемы. В мае 1968 г. секретарь Башкирского обкома КПСС З.Н. Нуриев сообщал в ЦК КПСС, что многие «народные университеты», «школы коммунистического труда», «школы социалистической дисциплины труда» и т. д. «превратились по существу в те же лектории и циклы лекций» (очевидно, власти ожидали более интерактивную работу со слушателями). В октябре 1968 г. деятельность «народных университетов» подверглась критике со стороны ЦК КПСС — в том числе за то, что учебно-воспитательная работа в некоторых из них «находится на недостаточном уровне… Недостаточно используется в их работе кино, радио и телевидение, мало им помогает печать. Отрицательно сказываются разобщенность и параллелизм, отсутствие единого центра по координации работы народных университетов»[488].

Социальный состав слушателей в системе дополнительного образования был не таким, как этого хотелось властям. ЦК КПСС констатировал, что в числе слушателей «мало рабочих, колхозников и, особенно, молодежи», т. е. как раз тех, кому образование было более необходимо, чем уже образованным инженерам и пр. Очевидно, учиться шли по большей части люди умственного труда, которые желали повысить свою квалификацию или просто имели тягу к получению новых знаний. Власти отслеживали ситуацию с составом обучающихся — так, в 1969 г. из Казахстана в ЦК КПСС докладывали, что более 40 % слушателей системы дополнительного образования — рабочие, увеличилось количество слушателей из числа колхозников, более половины слушателей — в возрасте до 30 лет[489].

В итоге, хотя проблемы в советской системе контроля массового сознания в той или иной степени присутствовали и ранее, теперь ситуация существенно усложнилась, так как граждане СССР стали осознавать эти провалы гораздо сильнее и глубже. У людей росло недоверие к официальным источникам информации[490]. В мае 1967 г. на конференции «Основные факторы и особенности развития социалистического сознания на современном этапе» Г.Л. Смирнов сообщил о неожиданно тревожных результатах изучения мнения народа о партийной пропаганде в Ленинграде и Пензенской обл.: «По всем параметрам… дается в подавляющем большинстве самая негативная, отрицательная характеристика», при этом «правдивость берется под сомнение, конкретность берется под сомнение, эмоциональная окрашенность… также берется под сомнение»[491]. Было выявлено, что материалы советской печатной пропаганды вызывали у читателей отрицательные эмоции, не задерживали на себе внимание, пропускались как «бессодержательные»[492], а устную пропаганду люди «плохо слушали». В составленной ЦК ВЛКСМ в 1967 г. докладной записке был сделан вывод, что провалы в пропаганде и агитации вели «к инфляции морально-политических ценностей»[493] в стране.

Из-за запаздывания и неполноты освещения советскими СМИ событий в стране и за рубежом[494] в стране царил информационный голод. В мае 1968 г. В.И. Степаков сообщал в ЦК КПСС, что людьми «особенно остро и настойчиво ставятся вопросы об оперативности пропаганды», делаются «резкие критические замечания по поводу отставания в освещении» событий, «плохой информации в нашей стране»[495]. Граждане СССР призывали власть «систематически информировать трудящихся о положении дел» на местном уровне, в стране и за рубежом, причем «делать это… без показухи, по чести и совести», «рассказывать обо всем правду, и только правду»[496]. Особенно опасным в условиях нарастания информационного давления из-за рубежа было то, что за границей сведения о событиях в Советском Союзе часто публиковались раньше, чем в самой стране[497], причем о наиболее «острых», интересных событиях.

Кроме того, обострилась проблема «обратной связи» между населением и властью. Можно сказать, что в Советском Союзе того времени общественное мнение ровным счетом ничего не значило[498]. Советские и хозяйственные руководители на местах (председатели исполкомов, директоры предприятий) проявляли мало желания информировать население о своей работе[499]. Опрос, проведенный в Таганроге 1968–1969 гг., показал, что «мнения и потребности населения учитываются слабо», «выявлением общественного мнения по различным вопросам городской жизни местные руководящие