Египетский дом - Алла Дубровская

– Ты же быстро печатаешь, да? Это все, что им нужно.

Благодарность подразумевалась сама собой. Получив несколько положенных наставлений и телефон агента по найму, я удалилась.

У агента оказался приятный голос. Он даже обрадовался, узнав, кто дал мне его номер. «Ты про Ситибанк что–нибудь знаешь?» – спрашивает. «Откуда? – думаю. – У меня там даже счета нет», – но сама молчу. «Ладно, – говорит. – С тебя спрос маленький. Выпускница без опыта работы. Веди себя скромно, но уверенно. Обязательно надень пиджак». И еще что–то такое, уже не помню что. Вызов на интервью пришел на следующий день. Я страшно занервничала, даже в библиотеку сбегала, хотела там найти что–нибудь про этот банк. Не нашла. Википедии тогда еще не было и никакой особой информации в интернете тоже. «Главное – хорошо выглядеть», – сказала мама. Мне кажется, слово «интервью» вводило ее в заблуждение. Как бы там ни было, наглаженная и прилизанная, я пришла на интервью в назначенный час. Меня проводили к даме не только с накладными ресницами, но и с наклеенными ногтями. Дама взглянула мельком на мое резюме и говорит: «Так ты в Бруклине живешь?» Почему–то они все думают, что раз ты русская, так в Бруклине должна жить. Насколько я помню, это был единственный заданный мне вопрос. Потом дама стала говорить о том, какая это честь и радость, но в то же время и большая ответственность – работать в Ситибанке. Я кивала. Так прошло полчаса. Видимо, именно столько времени было отведено на нашу беседу, вернее, монолог дамы. На прощанье она протянула руку, слегка царапнув мою ладонь длинными ногтями. Через два дня я получила по почте большой желтый конверт с договором. «Это начало твоей профессиональной карьеры», – торжественно изрекла мама. Кажется, она потом потихоньку всплакнула.

Уже через неделю, цокая новыми туфельками, я шла по Уолл–стрит мимо Нью–Йоркской фондовой биржи и Федерал–холла к дому сто одиннадцать, занимаемому Ситибанком. Впереди поблескивала Ист–Ривер, позади высился готический шпиль церкви Троицы. Живя в Бронксе, я отвыкла от таких величественных красот. Сердце колотилось в предчувствии чего–то важного. После оформления всевозможных бумажек и знакомства с правилами работы меня отвели на десятый этаж. Гримасу разочарования при виде закутка, где мне предстояло работать, заметила сопровождающая. «Ну, – сказала она, – там в конце коридора есть холл с окнами. Можешь наслаждаться видами во время ланча, а пока почитай инструкции, компьютера у тебя все равно еще нет». Тоска, словом. Телефон только внутренний. Знала бы, книжку принесла почитать или журнальчик. Хорошо, через полчаса еще двух девчонок привели. У кореянки Джун Вонг и то лицо вытянулось, когда она свое рабочее место увидела. Зато Кейла Родригес попалась веселая, и с ней мы так расхохотались, что к нам пришел знакомиться Стас Беликофф из соседнего кубикла. Мужчина еще молодой, но уже представительный, с редеющим чубом и намечающимся под пиджаком животиком. «Веселитесь, девчонки, – говорит, – пока у вас работы нет». «У нас и телефонов нет, – говорю, – а мне позвонить надо». Уж очень мне хотелось позвонить мисс Отиз. «Так звони с моего», – предложил Стас. Вот что значит коммуникейшн скиллс3. И я позвонила. Мисс Отиз обрадовалась несказанно, даже стало как–то удивительно, что я приношу людям столько позитивных эмоций. «Конечно, обрадовалась, – совсем не удивилась Кейла. Она была гораздо опытней нас с Джун. – Ей куска два агент отвалил за тебя, а уж сколько ему перепало от банка, сказать не могу».

Ну, а потом начались будни, или, как говорят на Брайтоне, пошли «вырванные годы». Это означает, что весь день перед глазами у меня мелькали зеленые цифры на черном экране монитора. Где–то в далеком Чикаго жил стареющий господин мэйнфрейм4, который, отдуваясь и пыхтя, проделывал загадочные операции с этими самыми цифрами, сбивая их в огромные файлы. Файлы летели обратно к нам на Уолл–стрит, в кубикл Стаса. Что он там в них видел, я и по сей день не знаю. Иногда он заходил в наш закуток и говорил: «А ну, девчонки, кто из вас напортачил?» И мы долго ковырялись в длиннющих бумажных лентах, пытаясь понять, какая цифра не попала на экран или встала на место другой. Называлось это введением информации.

И не было на свете ничего скучнее.

Довольно скоро мне надоело ходить на ланч в кафетерий Ситибанка, и я присмотрела «Старбакс» за углом. В теплую погоду служащие всех окрестных офисов выходили на набережную Ист–Ривер со стаканчиками кофе и бутербродами. Отсюда можно было любоваться круизными кораблями у причала, силуэтом Бруклинского моста в отдалении или просто безмятежно болтать. Ближе к зиме подули холодные ветры, набережная опустела. К тому же стало рано темнеть. Теперь я быстренько выбегала на ланч в соседнюю кафешку и вставала в очередь за оживленными девушками в шубках и кроссовках с белыми носочками поверх черных колготок. Прислушиваясь к их болтовне, я думала о том, что, несмотря на все ожидания, жизнь моя почти не изменилась. Среди тысячи окружавших меня людей я чувствовала себя завалившимся зернышком, так и не проросшим в мощное корпоративное тело. Мне было скучно. Иногда, устав от мелькания цифр на экране, я подходила к окну в холле на десятом этаже и подолгу смотрела вниз на бесконечную ленту машин с зажженными фарами, текущую по хайвею вдоль реки.

– Ну все! Мне надоели ваши мрачные физиономии!

Кейла решительно настроилась бороться с моей хандрой и втягивала в эту борьбу Джун, которой, в общем–то, было на все наплевать.

– А что ты предлагаешь? – вяло поинтересовалась я.

И Кейла потащила нас на аэробику, благо за это не надо было платить. Теперь два раза в неделю после работы мы переодевались в трико и кроссовки и спускались в просторную комнату на восьмом этаже, где под самбу повторяли за инструктором замысловатые движения перед зеркалом. Тогда, глядя на непроницаемое лицо Джун, с которым она проделывала несвойственные ее худенькому тельцу вращения тазом, и Кейлу, состоящую из вогнутостей, органично переливающихся в выпуклости, я, наверное, поняла, что такое мультикультурализм.

Заметное оживление стало наблюдаться и вокруг нашего закутка. Время от времени этаж почти пустел: сотрудники собирались на таинственные совещания, откуда возвращались, что–то оживленно обсуждая.

– Большие дела задуманы, большие дела, – сказал как–то Стас, склонясь надо мною и следя за мельканием цифр на мониторе. – Детка, ты работаешь в разбухшей корпорации, которая все больше разбухает и разбухает… Знаешь, чем это все однажды кончится…

До меня донесся запах алкоголя.