Египетский дом - Алла Дубровская

Он все чаще стал приезжать во второй половине дня, ссылаясь на всевозможные причины. Прошел то ли месяц, то ли два. Не помню. Наконец волнение моря серо–синих пиджаков докатилось и до нас: по имейлу пришло письмо о слиянии Ситибанка со страховой корпорацией «Трэвэлерс». С этого дня мы стали работать в самой крупной финансовой компании мира. Нам раздали красные зонтики, бренд «Трэвэлерс». Кто–то придумал подрисовать красную дугу над буквой «т» в логотипе Ситибанка. Получилось красиво. Потом последовал праздничный банкет с шампанским. Все возбужденно говорили о взлете наших акций на фондовом рынке. Кейла мечтала о домике в Апстейте, Джун загадочно улыбалась, а я решила под шумок сбежать домой. В полумраке закутка без пиджака и галстука сидел Стас. Судя по всему, он пил не только шампанское. Я остановилась в нерешительности.

– А–а–а, это ты, девочка…

В его руке булькнула плоская фляжка.

– Ты даже не представляешь, что они сделали… Они разбили наконец это чертово стекло5.

– Какое стекло? Ты что, напился? – не поняла я.

– Да ты совсем необразованная. Про Великую депрессию слышала когда–нибудь?

Я обиделась.

– Так вот, тогда закон приняли, Гласса – Стиголла называется. В тридцать третьем году, когда нас с тобой еще не было. И закон этот по сей день запрещает слияние коммерческих банков со страховыми компаниями. Во избежание еще одной такой депрессии. Строгий, так сказать, регулятор. Не представляю, сколько они текилы выпили перед тем, как решились его нарушить.

Стас закинул голову, прижав фляжку к губам. Надо было поскорее убираться.

– И что теперь будет? – уже на ходу спросила я.

– А? – лицо Стаса скривилось в гримасе. – Да ничего не будет. Официального запрета можно дожидаться пару лет. Время–то у них есть. А вдруг им возьмут и разрешат эту сделку, а Гласс – Стиголл и вовсе отменят, представляешь?

Мне было все равно.

Нет, какие–то изменения накатились. Первой сбежала Джун. Оказалось, она давно мечтала заниматься страховым бизнесом и после некоторой суеты перевелась в другой офис. Потом Кейла разузнала о наборе в новую группу SWIFT6 и тоже сбежала. В закутке осталась одна я. Забытый галстук Стаса валялся под его стулом, но самого Стаса не было, хотя табличка «Беликофф» еще висела. Наверное, от одиночества и скуки я лепила много ошибок, исправлять которые должен был он. Не помню, как долго это все продолжалось, но однажды ко мне наведалась секретарша из приемной. Ты, говорит, в Бруклине живешь? Опять! Нет, говорю, а что? Не могла бы ты съездить к мистеру Беликофф и узнать, что с ним происходит? Мы его потеряли. И я поехала. Сначала на метро до Шипшидбэя, потом пешком, зажав в руке бумажку с адресом. Дошла до приличного домика с ухоженным участком и звоню в дверь. Хозяйка русская. Глаза большие делает:

– Неужели вы туда к ним пойдете?

– Куда???

– За угол и две ступеньки вниз. Я уж и не знаю, как их оттуда выселить.

У меня и раньше предчувствие было тяжелое, а теперь и вовсе пришлось собраться с духом. Между тем изрядно потемнело. Спустившись по ступенькам, принимаюсь колотить в дверь, которую долго никто не открывает. Сейчас я пытаюсь понять, почему я тогда не ушла, а продолжала стучать. Не знаю. Дверь открылась–таки. Какая–то особа, выступившая из темноты, дала мне пройти. Под ногами что–то каталось и хрустело.

– Вы свет–то включите! – не выдержала я.

Особа стала на ощупь искать выключатель на стене. Тусклая лампочка осветила пол, покрытый пустыми бутылками и банками из–под пива.

– А собрать бутылки в мешки и вынести на помойку – слабо?

Почему–то я начала говорить командно–покровительственным тоном, который сама не переносила. Особа восприняла это как должное и равнодушно ответила:

– Мешков больше нет.

Ну ладно. Прошли в какую–то комнату, тоже темную. Тут уж я сама выключатель нашла. Под такой же тусклой лампочкой на длинном шнуре высветились объедки на столе. Я в Америке таких лампочек, засиженных мухами, никогда не видела. Про объедки вообще молчу.

– А где же Стас?

Особа пальцем показала на какую–то перегородку. Захожу, откатывая пустые бутылки ногами. На топчане лежит кто–то в куртке на голое тело. Господи, весь в говне. Волна тяжелой вони накрыла меня, вызвав потуги рвоты. Отступать было поздно. Разбуженный Стас совсем не удивился, увидев человека из другой жизни. Он покорно поплелся в ванную, обдавшую меня запахом то ли мочи, то ли грязных полотенец. Да, я как могла обмыла это худое вонючее тело и завернула в какие–то подвернувшиеся тряпки. У Стаса начался озноб. «Я выхожу, я уже выхожу…» – заладил он, стуча зубами, и направился к своему топчану.

– К–у–у–да! – завопила я. – Нельзя! Туда нельзя!

– Стасик, хочешь пива? – подала голос особа.

Стасик отшатнулся к столу. Собрав загаженные простыни в узел, я рванула в ближайшую прачечную–автомат. Несколько человек, стиравших там белье, молча отошли в дальний угол, пока я возилась с вонючим тряпьем. До сих пор не знаю, как люди выходят из запоя. Что нужно делать? Ну, купила какой–то китайской еды по дороге назад. Мечась по комнате, он к ней не притронулся. Зато особа все уплела с большим удовольствием. «Стасик, ляжь!» – время от времени взывала она. И совершенно некстати добавляла: «А я голову помыла», – кокетливо встряхивая редкими волосами. Тут я вспомнила слова, которым научила когда–то свою американскую школьную подругу: «Хо–чу бе–жать отсюда!»

Домой я добралась во втором часу ночи. Потом до трех рассказывала перепуганной маме о парочке из Шипшидбэя, а утром с трудом поднялась на работу. Секретарша с поджатыми губами выслушала о том, что Беликофф болен, но ему уже лучше. Может, ее терзали некоторые подозрения, которыми она если и делилась, то не со мной. В соседнем кубикле никто не появлялся, но однажды там стал отчаянно трезвонить телефон. Обычно у нас не отвечают на чужие звонки, но эти были уж слишком тревожные. Была в них какая–то пьяная настойчивость. И я сняла трубку. Голос особы – ей, видимо, был известен только этот номер – сообщил, что Стас повесился… В похоронный дом на Кони–Айленде пришли несколько человек. Я была благодарна маме за то, что она потащилась со мной в такую даль. Да, а похороны оплатил Ситибанк, где Стас проработал девять лет.

Если некоторые люди любят рассказывать о том, как им плохо, то я говорить об этом не умею. Скажу только, что по утрам мне хотелось проехать свою станцию метро, чтобы не вливаться в поток вечно спешащих по Уолл–стрит деловых людей со стаканчиками кофе в руках. Дома я