Кандинский и я - Нина Николаевна Кандинская

культуры до того момента, оказалось в тени. Перед творческими людьми внезапно открылись неограниченные возможности. Атмосфера была духоподъемной, она дышала восторгом прогрессивных перемен, и все весело и споро взялись за дело.

Связи Кандинского с представителями русской художественной культуры дореволюционной поры не прекращались и в тот период, когда он находился в далеком Мюнхене, о чем свидетельствует его плотно заполненный выставочный график. В 1901 году, еще будучи учеником Штука, он участвовал в одной из московских выставок{83}, а в 1908 году — в Первом международном Салоне Издебского{84} в Одессе, Риге, Киеве и Петербурге. В том же году он выставлялся в Салоне Маяковского{85} в Петербурге. В 1910 году 53 его картины экспонировались на Второй международной выставке Издебского в Одессе. В выставочном каталоге он опубликовал свои первые наброски к книге «О духовном в искусстве» под названием «Содержание и форма». По возвращении на родину он принял участие в выставке «1915 год», проходившей в Москве, а также в одной из петербургских выставок{86}. С Малевичем и Татлиным, главными деятелями русского авангарда, он, однако, контактов не поддерживал.

С первого десятилетия нашего века изобразительное искусство России находилось в революционной фазе, основательно изменившей его облик. Перед началом Октябрьской революции и после нее спектр приемов художественной выразительности был необычайно широк, как раз в это время Кандинский вернулся в московскую художественную жизнь. Началась новая эпоха, обещавшая художникам новые возможности. С 1917 года развитие шло бурными темпами. Луначарский, народный комиссар просвещения, выступал за революционное искусство. Супрематизм Малевича и конструктивизм Татлина были двумя основными направлениями, определявшими революционный стиль. Сразу после революции Малевича пригласили преподавателем в Государственный художественный институт{87} и избрали членом отдела изобразительного искусства в Народном комиссариате просвещения, организованном Луначарским в Зимнем дворце{88}. Мансуров, ближайший соратник Луначарского, основал отдел изобразительного искусства при Народном комиссариате — ИЗО{89}. В то же самое время царская Академия художеств{90} была реорганизована во ВХУТЕМАС, институт, в котором наряду с Кандинским преподавали Малевич и Певзнер. Под председательством Татлина в Москве была образована коллегия[10] Наркомпроса. Луначарский распорядился также под общим названием «Государственные свободные художественные мастерские» реорганизовать художественные училища и академии и основать музеи.

Однажды к Кандинскому пришел Татлин, работавший в Народном комиссариате просвещения и направленный Луначарским. Они встретились впервые. Татлин просил Кандинского сосредоточить все силы на искусстве и стать членом комиссариата. И он согласился, но подчеркнул, что не хочет иметь никакого отношения к политике. Татлин заверил Кандинского, что его деятельность будет носить чисто художественный характер. «Тогда я с радостью буду служить своему государству», — сразу решился Кандинский. В 1918 году он стал членом Народного комиссариата просвещения, коротко — Наркомпрос. Теперь он смог воочию увидеть работы Татлина и был впечатлен самобытностью этого художника.

По работе в Наркомпросе Кандинский был связан с Поповой, Удальцовой и Розановой. Ни с кем из этих художниц он раньше не был знаком и после не поддерживал с ними отношений. Он хорошо представлял себе их творчество, но был слишком занят собственными задачами, чтобы подробно изучать работу коллег. Надо принять во внимание тот факт, что во время и после революции в Москве отсутствовала какая-либо общественная жизнь, так что художники почти не общались между собой, что совершенно не мешало Кандинскому, который и так не особо нуждался в общении с коллегами. Тем не менее, он считал Попову, Розанову и Удальцову весьма талантливыми, а их творчество интересным и не мог понять, почему они подражают кубизму в ущерб собственной художественной проблематике.

Мне кажется, что представление о художественной жизни Москвы в период около 1920 года нынче несколько искажено. Принято считать, что все русские художники после революции образовывали тайные боевые содружества, но это справедливо лишь отчасти. Что касается Кандинского, одно могу сказать: он в эти годы жил весьма обособленно. Разумеется, ему доводилось встречаться с Певзнером, Габо или Маяковским, и это лишь несколько из важнейших имен, неразрывно связанных с русским революционным искусством. Однако глубоких следов в творчестве Кандинского эти встречи не оставили.

В этой связи мне вспоминается, как, будучи детьми, мы ужасно боялись Маяковского. Он часто ходил по Тверскому бульвару размашистым шагом, обычно с кем-то из друзей. Маяковский отличался почти солдатской выправкой, был огромный, плохо одетый, с заметно торчавшими из нагрудного кармана деревянными ложками — наводил ужас на обывателей.

«Идет, идет!» — криком предупреждали мы друг друга каждый раз, когда он появлялся. Прервав игру и все бросив, мы бежали прятаться от него{91}.

У Кандинского не было с Маяковским деловых контактов, и частным образом они тоже не общались. Как-то раз мы увидели его щегольски одетым на открытии одной из московских выставок. «Он выглядит совсем не так, как раньше, — увидев его, шепнула я Кандинскому на ухо. — Теперь он выглядит как господин Маяковский».

Маяковский появился и на открытии большой русской художественной выставки в берлинской галерее «Ван Димен» в 1922 году{92}. Он был в городе проездом, направляясь в Париж. Мы коротко поздоровались и не обменялись ни словом, хотя Кандинский считал его одним из самых значительных поэтов революции.

Разумеется, Кандинский встречался и с Марком Шагалом, преподававшим в Витебске в художественном училище и перебравшимся в Москву лишь в 1920 году. Шагал тогда уже писал фольклорные сцены, картины со сказочными еврейскими сюжетами. Я хорошо помню большую фреску в московском Еврейском театре{93}, собравшую воедино элементы его картин. К кругу революционных новаторов он не относился.

Профессор Кандинский

Вскоре после того как Кандинский стал членом Отдела изобразительного искусства Наркомпроса, он получил место профессора в Государственных художественных мастерских, более известных как ВХУТЕМАС. Обе должности требовали от него полной отдачи, и времени на живопись почти не оставалось. Организационная, управленческая работа и преподавание требовали средоточия всех сил. Но Кандинский не дал бюрократической рутине поглотить себя, он умел ко всему найти творческий подход. В 1918 году его книга «Взгляд назад» вышла на русском языке. В 1919-м он был назначен комиссаром русских музеев, основал в Москве Музей живописной культуры и стал первым его директором. В 1921 году он создал Академию художественных наук и занял пост ее вице-президента{94}.

Конечно Кандинский должен был стать директором Академии, но поскольку он не был не только коммунистом, но даже марксистом, этот пост был для него закрыт. Главой назначили известного марксиста Петра