Чужак. Черный титул - Константин Викторович Кузнецов

— Подкрепишься? — протянул я Морганте мясную полоску.

Тот посмотрел на меня. Задумчиво, и даже отрешенно. Отвечать не стал, лишь покачал головой, заставив меня немного заволноваться.

— Да что стряслось-то? — я задал свой вопрос чуть громче, чем было необходимо.

Дальняя часть кладбища, утопающая в небольшой дубовой роще ожила. Стая птиц резко взмыла ввысь, растворившись в ночной дымке. Это были вороны. Массивные, тяжелые, с огромными клювами — их движения оказались медленными, вальяжными, словно они давно разучились летать, а сейчас сделали это вынуждено.

— Худой знак! — произнес Морганте отрешенным голосом.

— Ой, только не говори, что ты веришь во все эти суеверия.

Монах покачал головой, но голос ответил согласием:

— Теперь верю.

— Во что именно?

Развернувшись на месте, карлик вернулся к двум замшелым крестам и указав на правый из них, уверенно произнес:

— Мне неведомо, что здесь происходи. И какие силы теперь владеют Вольтеррой. Но мне известно одно — на этих надгробиях выбиты наши с тобой имена. У меня нет этому разумных объяснений. Возможно, это происки Дьявола или иной враждебной силы, которая хочет растоптать нашу веру. В любом случае это доказывает, что мы идем правильным путем, раз наш противник пытается ставить нам палки в колеса…

— Погоди, погоди, что значит наши имена? — перебил я монаха. — У меня и имени то нет, вы просто зовете меня.

— Mannaro.

Я уставился на карлика полным удивления взглядом.

— Здесь написано следующее:

В этой могиле покоится чужак, именуемый всеми mannaro . Чей путь лежал в наши земли сквозь сотни миров и миллиарды звезд. Человек сопровождавший в Святом походе нерослого Винченцо Морганте, именуемого Большой монах.

— И все? — уточнил я.

— А разве этого недостаточно?

— Обычно еще ставят срок жизни, дату рождения, смерти.

Морганте улыбнулся, правда улыбка эта вышла довольно грустной.

— Пишут, если знают.

— Погоди, но как такое может быть: мы живы, а могилы есть. Кто же тогда внутри? — я скептически осмотрел могилу, прикоснулся к зеленым шапке мха, под которым виднелась крохотная фигурка спасителя. — И потом ты уверен, что прочитал верно?

— Можно ошибиться в одном слове, но исказить общий смысл невозможно, — ответил Морганте. — Это мертвый язык этрусков, больше всего он схож с греческим алфавитом, но со многим допущениям. Нас учили читать льняные книги в Генуе. Так что нет, чужак, я не ошибаюсь. И внутри этих могил наши с тобой тела.

— Тогда почему мы живы?

— Потому что наше время еще не наступило, или еще не прошло, — довольно витиевато объяснил монах.

— Как такое может быть?

Вздохнув, Морганте устроился удобней и, сложив руки на коленях, начал неспешно говорить:

— Мой наставник и духовник отец Альдо говорил, что настанут такие времена, когда мир погрузится в странное состояние, вроде зимней спячки и тогда время станет подобно льду, которые холодит душу, заставляя нас предаваться унынию. Это будет сложный период для тех, кто верует. Но еще сложнее его будет пережить тем, чьи сердца пусты. Зло разворошит старые листья, заставив время расколоться на куски.

— И что это все значит? — поинтересовался я.

— А это значит, что предсказание сбылось. А время это не просто песок, который перетекает из верхнего сосуда в нижний. Отнюдь, у него есть формы и свойства куда более сложные для нашего понимания.

— Хочешь сказать, что время это глина, которая может принимать любой вид?

Как же мне хотелось поговорить с Морганте на частоту и рассказать ему о техническом прогрессе, мире из которого я прибыл. Впрочем, что бы это изменило? Разве смог бы я доказать ему свою правоту и что наши ученые умы не продвинулись дальше Теории относительности. Да, время может замедляться или ускоряться. Но разве кто-то смог доказать, что время подвержено хаосу и прошлое легко сможет стать будущим, а настоящее раствориться в прошлом?

Но тогда, как объяснить то, что мы сейчас лицезрели на церковном кладбище? Наверное, монах был прав, здесь лишь вопрос веры и ничего больше.

— Мне трудно предполагать, а строить догадки на счет собственной кончины — нет никакого желания, — внезапно произнес монах.

— Стало быть, наше время еще не настало. А когда произойдет, будет очень забавно оказаться в этом месте, — улыбнулся я.

И мы двинулись дальше. Впереди нас ждали множеств черных крестов, и новая часть кладбища.

— Почему они безымянные? — поинтересовался я у монаха.

Морганте покосился на гладкий камень и, пожав плечами, принялся рассуждать вслух:

— В Италии существует множество монашеских орденов. Крупнейший — доминиканский, придерживается консерваторских традиций. Но есть и другие, менее значимые, но желающие внести собственную лепту в общие правила. Святой престол этому не мешает, а даже наоборот, поощряет строгость в монашеском служении.

— Так легче держать лошадь в узде?

Взгляд Морганте сделался хитрым. Он недовольно сощурился, но отрицать мою догадку не стал. Да и зачем. Власть всегда зиждиться на строгости и глупости, иных способов за тысячу лет люди так и не придумали.

— Орден Затворцев один из пяти уровней защиты нашего мира от Дьявольских сил. Их оружие — это молитва, которая не должна прекращаться не на минуту. Остановился — считай, пропал, впустил в свое тело темную сущность. Поэтому братья во кресте, меняют друг дружку не останавливая своего вечного пения. Их чистые голоса должны звучать от заката до рассвета, пока жив этот мир. Это первая преграда на пути к истинной реликвии. И если случиться так, что Сатана или его приспешники, доберутся до неё — мир падет во мрак.

— И эта реликвия хранится в Вольтерре?

Монах улыбнулся, покачал головой:

— Конечно, нет. Как бы не пытались обелить город Первой ведьмы. Но у него слишком сомнительная репутация, чтобы хранить святую реликвию здесь.

— Тогда где находится последний Рубеж веры? — задал я очередной вопрос.

— Спроси это у Совета Десяти, — уклончиво ответил Морганте.

Разговор, как я понял, был закончен.

Миновав второй круг кладбища, мы выбрались к его новой части. Здесь не было высоченных пений с зелеными шапками и широких низкорослых кустов окруженных вереском, а еще кампсис, который лианой оплетал остаток северной стены. Следующая часть была голой и безжизненной, даже высокая трава казалась