Уральский следопыт, 1961-07 - Журнал «Уральский следопыт»

– Интересно, новая гипотенуза, – задумчиво сказал Дима. – Диверсанты грызут бок кутасу, доказывая свою принадлежность к тиграм. Так?

Мы долго смотрели на растерзанный труп кутаса. Все-таки кто же это? Люди?… Тигр?…

Николаев сиял. Да и я начал понимать его. Загадочные следы. Здесь было над чем поразмыслить, было в чем проявить себя.

От места, где был убит кутас, Наль видимо по крови, взял след. Километр за километром прошли мы скалистое взгорье, обогнули с юга Кара-куль и на песчаном берегу этого озера потеряли след.

Он исчез, словно канул в воду!

– Надо полуостров осмотреть, – сказал Николаев. – Предлагаю задержаться на перешейке до утра, а с рассветом – за дело. Через озеро это не только человек, а и птица не рискнет перебираться в ночную пору. Нарушители в мешке. Вы дежурите здесь, а мы тем временем на заставу съездим за людьми. Хорошо?

День угасал. Вечернее красное солнце, прокатившись вдоль вершин хребта, ушло за снежные пики, и долину заполнили фиолетовые тени. Оранжевым светом играли облака. Но вот погасли и они. Над нами одна за другой стали вспыхивать звезды.

И вдруг с полуострова, уже погруженного в ночь, раздался неистовый хохот. Он становился все громче и громче, дошел до визга и внезапно затих.

– Шакалы хохочут, – сказал Дима, толкая меня под локоть. – Они, вероятно, двигаются вместе с тигром. А что, если это на самом деле диверсанты?…

Всю ночь мы не спали, тряслись от холода и, нужно сознаться, от страха.

Потихоньку дул ветер, и кругом раздавались какие-то шорохи: то сухая трава шелестела, то в камнях что-то шумело. Мы напряженно всматривались во все стороны. Глаза страшно устали. Нам теперь мерещилось все – и звери, и собаки, и люди, что воровски подкрадывались из-за камней.

С первыми лучами солнца прибыли Мулик и пограничник. Мулик сообщил нам, что Николаев обшаривает окрестности, что уже в стоге сена он обнаружил одного из перешедших границу, что пограничники просят нас покараулить еще некоторое время перешеек.

Мулик привез нам кое-какую еду и полушубки. Пока мы ели, он развлекал нас рассказами о работе кинематографистов, о специфике кино, о сложности оригинальных съемок. Без особых происшествий прошли день и вторая ночь.

Под утро Наль начал проявлять признаки беспокойства. Он так и рвался в дальний конец полуострова.

И мы решили рискнуть. Налегке пересекли полуостров и на сухом песчаном берегу обнаружили широкие круглые еледы. Кругом было множество мелких, похожих на собачьи, – это шакалы сопровождали своего повелителя.

Через два часа подъехал конный отряд для прочесывания полуострова.

– Тигр этот – плод твоего воображения, – сказал Диме Николаев. – Задержанный нарушитель подтвердил, что его напарник ушел к центру Памира. Этого второго нарушителя надо обезвредить как можно скорее. Идете с нами?

– Конечно! – в один голос согласились мы.

Наш отряд был малочисленен, но пестр: щеголеватый Николаев, застегнутый на все пуговицы, выбритый и в начищенных сапогах; неряшливый, щеголявший нарочитой небрежностью в костюме Дима в штурмовке и горных ботинках на триконях; Мамат в халате и белой киргизской шляпе; я в шерстяной фуфайке и лисьей шапке-малахае; пограничники. Мулик с нами не поехал: он забыл где-то кассеты и хотел непременно взять их, а затем догнать нас.

– Боюсь, что нам достался самый расхлябанный и самый отсталый кинематографист, – сказал Димка, провожая глазами сутулую спину ерзающего в седле Мулика. – Вряд ли он станет нас догонять…

Отойдя от Кара-куля, мы шли вначале по бесконечным моренам, заполнявшим долину Акджилга. Пологие холмы однообразно буры, кое-где в низких местах растут жалкие кустики. Вокруг долины бурые и безжизненные горы. На них, чуть выше, лежали, серебрясь, фирновые поля; еще выше ослепительно сияли ледники.

Стало прохладно. От реки Кукуй-бельсу отряд наш двинулся в горы. Наль, с самого начала взявший след, вел, не останавливаясь. Но, признаться откровенно, спешить мне не хотелось. Если где-то поблизости от нас укрывался диверсант, то совсем не просто было его обезоружить. А если тигр? Я не раз слушал всевозможные рассказы о тиграх и знал, что хищник бросается на человека только защищаясь или защищая тигренка, но тем не менее…

Солнце грозило вот-вот спрятаться за дальние отроги хребта. Мы решили засветло выбрать место для ночевки. Спорили, спорили и порешили так: разжечь костер в овраге, поужинать у огня и, оставив одного дежурного с лошадьми, всем устроиться на открытой площадке – в случае нападения мы могли быстрей обнаружить противника.

В спальном мешке было уютно и тепло. Я задремал было. И вдруг над притихшими скалами пронесся дикий хохот, Все повскакивали на ноги. А хохот вновь и вновь будил тишину. Мы с Николаевым переглянулись. Взволнованное лицо пограничника заставило меня внимательнее прислушаться к странному смеху. И мне показалось, что в этом хохоте есть что-то искусственное.

– Все-таки действительно очень непонятный звук! – как бы разделяя мои мысли проговорил Дима. – Очень непонятный.

Хохот затих. Час-полтора мы бодрствовали, ожидая чего-то, а затем, сморенные усталостью, крепко уснули. Перед самым рассветом меня разбудил Мамат и, сдав дежурство, сказал, забираясь в спальный мешок.

– Он опять ночью кричал!

– Хохотал?

– Нет, другой кричал. Ревел он, как барс. Далеко ревел, у перевала…

С восходом солнца мы сразу же двинулись в путь. Часа четыре Наль вел нас по прямой. В одном из ущелий он вдруг остановился, потоптался на месте, принюхиваясь, и решительно свернул в узкую теснину, по которой в Кукуй-бельсу вливался небольшой приток. Здесь, на береговом лужке, на зеленой траве мы опять обнаружили огромную растерзанную тушу кутаса. И странно: как и прежде, шея и голова животного были не тронуты.

Осмотрев каждую скалу и ничего не обнаружив подозрительного, мы стали подниматься по склону горы к перевалу. Подъем был труден. Копыта лошадей скользили по щебню. С каждым метром высоты чувствовалась нехватка кислорода.

Четыре тысячи семьсот метров! Мы располагаемся на каменистой площадке отдохнуть и полчаса лежим без движений, как мертвые.

Четыре тысячи девятьсот метров! Мы делаем всего по четыре-пять шагов, а затем подолгу стоим, отдуваясь.

Дима остался без лошади: она свалилась в пропасть. Дима успел выброситься из седла и ухватиться за выступ гранита. На гребень карабкались по снегу, мешали крупные кальдоспоры – высокие игловидные выступы из снега, встречающиеся на фирнах – их рубили, чтобы пройти и нам и лошадям. Наконец, достигли