Уральский следопыт, 1958-04 - Журнал «Уральский следопыт»

Журнал «Уральский следопыт»

Уральский следопыт, 1958-04

И.Пчельников. Домна

№ 4 ИЮЛЬ 1958

ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЖУРНАЛ ДЛЯ ДЕТЕЙ И ЮНОШЕСТВА.

ОРГАН СВЕРДЛОВСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ

И СВЕРДЛОВСКОГО ОБКОМА ВЛКСМ.

В номере:

ОДНОЙ ДОРОГОЙ Кл. Рождественская

О ДРУЗЬЯХ-ТОВАРИЩАХ

ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА

К 25-летию Уралмаша

СТРЕЛЯЮЩИЙ УГОЛЬ Б. Цывьян

ГОРОД В ГОРАХ С. Буньков

СЛАВНЫЕ ИМЕНА

КОГДА ПОДХОДЯТ С ДУШОЙ Арк. Талан

НЕПТУН ПОСЕЙДОНСКИЙ Перевод с польского

РАССКАЗЫ У КОСТРА

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШУРЫ Светлана Шелехова

СЛЕДОПЫТЫ Л. Румянцев

СЛЕДОПЫТЫ СООБЩАЮТ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО КНИГАМ

Свердловское Книжное Издательство 1958

Прислушайся утром, с постели вставая, -

Из дальнего края, таежного края,

Оттуда, где горные встали отроги,

Доносятся зовы далекой дороги.

Упрямые зовы, знакомые зовы.

Одно только слово. Одно только слово,

Но в нем беспокойство, порыв и тревога:

– В дорогу! В дорогу! В дорогу! В дорогу!

Зовет оно смелых, умелых и стойких

На новые земли, на новые стройки.

Мы будем работать, от зноя сгорая,

Судьбу обновляя таежного края.

Мы будем покрыты цементного пылью,

В сказанье войдем легендарною былью.

В дорогу, товарищ, на новые земли!

Где коршуны в небе безоблачном дремлют.

Скучать не придется по дальнему дому:

Мы взрежем плугами пласты чернозема.

Товарищ,

Прощайся с родимым порогом,

Ты слышишь, -

Зовет нас

Дорога!

Дорога!

Одной ДОРОГОЙ

[Окончание. Начало см. в № 2 и 3.]

Кл. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ Рис. В. Васильева

13. ЧЕРНЫЙ СПИСОК

В доме Жигулевых наружно все было, как прежде: с утра до вечера шел привычный круговорот домашних хозяйственных дел. Но не было во всем этом главного стержня: энергичной направляющей руки – руки отца.

Дети говорили меж собой мало и понижая голос, точно в доме был тяжело больной. Со страхом и болью смотрели они на мать, которая после похорон вдруг разом отшатнулась от родного дома, от всего того, что совсем недавно целиком поглощало ее; отшатнулась даже от них, от своих детей.

Нередко к Жигулевым заходили Борис, Варя Морошкина или кто-нибудь из семьи Ширинкиных. С их помощью было вывезено с покоса и сметано в сарай сено.

И дети и гости безуспешно старались отвлечь, рассеять чем-нибудь Марфу Ка-линичну. Когда утром впервые после долгого перерыва ворвался в дом Жигулевых басистый рев заводского гудка, Марфа Калинична вздрогнула, вся переменилась в лице и не двинулась с места, пока не замолк гудок. Будто въявь увидела она перед собой Ивана Андреевича: как, торопясь, натягивает он сапоги, рабочий пиджак, смятую старенькую фуражку. И долго после того не могла она без дрожи слышать утренний повелительный гудок.

К исходу катился август. В один из церковных праздников по зову партийного комитета собралось на кладбище несколько тысяч человек. Над могилой Жигулева развернулся траурный флаг. И здесь, среди бесчисленных деревянных крестов, рассеянных под березами и липами, удалось, наконец, сказать всему Пригорью правду о жестокости самодержавия, ту правду, которую не привелось произнести в день похорон.

Марфа Калинична не ждала этого митинга. Не думала она, что народ еще хранит память об Иване Андреевиче. Страстные, гневные голоса выступающих, скорбные слова похоронного гимна перевернули все в ее груди. После тяжких дней бессонного оцепенения та безмерная глыба горя, которая ни днем, ни ночью не давала ей дышать, начала как будто размягчаться, рассасываться.

Это было началом выздоровления. Яша и Зоя, с острой внимательностью улавливавшие настроение матери, обрадовано переглянулись между собой: мать вернулась, мать опять была с ними!

Яша все свое девятирублевое жалованье до копейки отдавал матери. Жили только на эти деньги. Существенным подспорьем были корова и огород. Но пшеничный хлеб уже не ели. Сахар к чаю брали с оглядкой. О какой-либо новой одежонке или обуви и не мечтали. Мать про себя заглядывала в будущее – оно было без просвета. Еще долго ждать Михаила, нескоро встанет Яша на ноги. Саша? Когда-то его выпустят.

Август пролетел незаметно, без видимых перемен на заводе. Но изменения невидимые, внутренние произошли почти в каждом рабочем. Кровавая расправа на Крутояре не прошла бесследно.

После похорон Жигулева завод не работал еще две недели. Это был суровый безмолвный ответ народа, готового идти в бой.

На тайной цеховой сходке решено было просить прибавки чернорабочим, чтобы тем, кто получает меньше полтинника, накинули гривенник, а, кто свыше, тому пятак. Переговоры с начальником цеха поручили вести Борису и чернорабочему Косте Меньшову, смелому, но неречистому парню лет семнадцати.

– Вы там будьте повежливее, – напутствовал их Захарыч, – не задирайтесь зря. Начальство есть начальство. Обходительностью можно скорее добиться.

У начальника цеха сидел в конторке десятник, грузный, болезненный с виду человек. При входе Абросимова и Меньшова они многозначительно усмехнулись и прервали разговор.

– А, ходатаи пришли за униженных и оскорбленных. Проходите, проходите, – сказал начальник и, выходя из-за стола, засунул в карман куртки лежавшую перед ним бумажку. – За пятачками и гривенниками пожаловали или еще зачем?

– Я что-то не понял вас, – сказал Борис, несколько смешавшись от столь неожиданного начала.

– Не понял? – веселая ироническая усмешка пробежала по бритому лицу инженера. – Я говорю: пришли пятаки да гривенники выпрашивать на бедность.

– Просить, Григорий Васильевич, а не выпрашивать, – поправил Борис. – Вам, вероятно, кто-то сегодня сообщил?

– Нет, я еще вчера знал. У нас разведка работает отлично. Вы еще только подумаете, а мы уже знаем.

– Что ж, – заметил Борис смиренным голосом, – наш разговор с вами, выходит, будет коротким.

– Да, объяснения излишни. Мне известно не только это. Но и кто у вас прокламации пишет, кто технику мастерит. Все известно. Вот вы где у меня… – инженер похлопал по карману куртки.

Борис на миг встретился с взглядом Кости Меньшова, и тот прочел: «Будь наготове! Я сейчас выкину одну штуку».

– О сходке вы могли узнать, – заговорил снова Борис с подчеркнутым уважением в голосе, – это я допускаю, кто-нибудь ненароком проболтался. А больше… тут, Григорий Васильевич, разрешите не поверить…

– Думаешь, сочиняю?

– Кажется.