Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин

свои собственные взгляды и пропагандировать их. Указывая на возрастающую термидорианскую угрозу в стране и на недостаточный отпор ей, оппозиционеры подчеркивали: «мы никогда не считали и не считаем, что наша партия или ее ЦК стали термидорианскими». Они добавляли, что партии скрывать от беспартийных нечего: «Осведомление беспартийных о внутрипартийных делах должно вестись с объективным изложением существующих в партии точек зрения, как было при Ленине». Подписанты заявляли, что, не отказываясь от своих взглядов, они ради единства партии прекращают фракционную борьбу, категорически отвергают путь создания второй партии, требуют возвращения в партию исключенных за оппозиционную деятельность. Съезд осудил эти письма. Негласная комиссия по вопросам оппозиции заявила, что заявление это совершенно недостаточно и что необходимо другое заявление – о «капитуляции»[1362]. «Говорят, что оппозиция имеет в виду подать съезду некое заявление насчет того, что она, оппозиция, подчиняется и будет подчиняться всем решениям партии», – ехидно заметил Сталин. «Так же, как в октябре 1926 года? – перебил его голос из зала. – Распустит свою фракцию (голос: Мы слышали это два раза!) и будет отстаивать свои взгляды, от которых она не отказывается (голоса: О-о», «Нет, мы уж лучше их сами распустим!), в рамках партийного устава. (Голоса: С оговорочками, У нас рамки не резиновые.) Я думаю, товарищи, что ничего из этой штуки не выйдет»[1363].

Все попытки оппозиционеров напомнить о прошлой совместной борьбе, о намерении критиковать партию «в интересах дела, а не ради подхалимства» отметались с презрением. Старый большевик, в прошлом командующий Московским военным округом Н. И. Муралов вскричал: «Товарищи, если любому из вас скажут, что вы убили свою жену, съели своего деда, оторвали голову своей бабке, как вы будете чувствовать себя, как вы докажете, что этого не было?» – но его с позором выгнали с трибуны[1364]. Глава советских профсоюзов М. П. Томский недвусмысленно заметил в ответ: «Мы не ведем борьбы против сновидений и невысказанных убеждений (смех), но когда убеждения претворяются в жизнь, начинают высказываться, начинают пропагандироваться, вноситься в нашу партию, когда идет борьба за убеждения, тогда мы вправе подвести итог этим убеждениям»[1365]. А председатель Совнаркома СССР А. И. Рыков выразил солидарность с теми революционерами, «которые некоторых сторонников оппозиции <…> посадили в тюрьму», и потребовал от Каменева, жаловавшегося на репрессии, признать, что при той ситуации, которую пытается создать оппозиция, сидят еще очень мало: «Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придется в ближайшее время несколько увеличить»[1366].

Зиновьев связался с главой ЦКК Серго Орджоникидзе для уточнения условий возвращения оппозиции в партию. Орджоникидзе от имени большинства ЦК ответил Зиновьеву следующее: «Мы – революционный центр. Мы требуем полной капитуляции оппозиции во главе с Троцким. Только в этом случае можно будет на съезде поставить вопрос о возвращении оппозиции в партию». Для обсуждения ультиматума было срочно созвано совещание оппозиционного центра, которое проходило на квартире Пятакова. На совещании было несколько десятков человек, среди них: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Муралов, Смилга, Преображенский, Смирнов, Радек, Пятаков, Евдокимов, Бакаев и другие. Два дня и две ночи, без сна и отдыха шла ожесточенная полемика. Группа Зиновьева настаивала на капитуляции: «Сдадимся на милость, изопьем чашу унижения». Между Зиновьевым и Троцким произошел обмен репликами на клочке бумаги, который передавали из рук в руки.

Зиновьев: Лев Давыдович, настал час набраться мужества и капитулировать.

Троцкий: Если бы было достаточно только такого мужества, революция произошла бы во всем мире[1367].

В конце второго дня совещания Троцкий сказал: «Можете все уходить… Я останусь один. Ленин не боялся оставаться в одиночестве. Он всегда был принципиальным»[1368].

Член РСДРП с 1904 года, профсоюзный деятель Александр Васильевич Жук свидетельствовал от имени зиновьевцев: «Меня по телефону вечером разыскали и вызвали в квартиру Смилги. Там я застал целую группу в 25 человек: 13 троцкистов и 12 зиновьевцев. Обсуждался вопрос, подавать заявление съезду или нет. Вышло так, что одна часть имела 12, а другая 13 человек. Вот они и были вынуждены вызвать меня». После выступления Зиновьева часть троцкистов поддержали Зиновьева, среди них Леонид Петрович Серебряков из Народного комиссариата путей сообщения, Александр Гаврилович Ищенко из Союза водников и заместитель председателя ВСНХ СССР Георгий Леонидович Пятаков. «Когда голоснули, получилось 15 за подачу заявления, 10 против. После этого ушли в другую комнату на совещание. Обсудили, вышли и сказали, что согласны с подачей заявления»[1369].

А вот версия московского троцкиста Исая Львовича Абрамовича:

Дискуссии <…> происходили на квартире И. Т. Смилги, в его кабинете, за большим столом, по одну сторону которого сидели зиновьевцы, по другую – троцкисты. Мы <…> в это время сидели в соседней комнате и ждали результатов совещания. И. Т. Смилга (он, конечно, примчался с Дальнего Востока) время от времени выходил к нам и коротко сообщал, о чем говорят в кабинете. Однажды, после выступления Л. Д. Троцкого, Ивар Тенисович, выйдя к нам, с восхищением сказал:

– Какая фигура!

Совещание, на котором произошел разрыв, окончилось. Все его участники, за исключением К. Б. Радека и Х. Г. Раковского, разошлись. Надежда Васильевна, жена Смилги, пригласила всех оставшихся к столу, за которым разговор шел, конечно, о только что закончившемся совещании. Особенно возмущались Г. Е. Зиновьевым. Смилга заявил, что сегодняшнее поведение Зиновьева и Каменева напоминает ему их поведение в Октябре 1917 года[1370].

Раковский, Смилга и Радек решили заявить съезду, что прекращают фракционную деятельность, но не отказываются от своих взглядов и намерены их защищать.

Вопрос о том, как вести себя в отношении большинства ЦК, активно обсуждался на местах. Тов. Алтаев свидетельствовал, как это делалось в Одессе: «У меня на квартире было совещание по приезде Брыкина из Москвы, где он сообщил, что после 7 ноября внутри оппозиции появились некоторые сомнения, причем часть (Зиновьев и другие) настроены капитулянтски, а группа Троцкого решительно. В результате решили подать решение съезду. В Москву поехал Натанзон с нашим мнением, что делать на другой день съезда. Решили, что поддержим заявление о полном прекращении фракционной работы, но считаем необходимым защищать свои взгляды в рамках устава, считаем необходимым восстановить всех исключенных и необходимость перенести эти мероприятия на заграничные партии». По второму пункту – если съезд заявление не примет и постановит исключить оппозицию из партии – мнения разошлись. Первый оппозиционер Одессы, тов. Зильберштейн, предложил ликвидировать фракционную работу полностью. Алтаев предложил работу продолжать только внутри партии, борясь за овладение массами. Приняли формулировку: «Работу сворачиваем, но кадры не демобилизуем. Работу не расширяем, но и не сужаем, остаемся на прежнем уровне»[1371]. Подобные