Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин

новая платформа оппозиции – это уловка, хитрость, и ее невозможно было спрятать за военным термином «маневр»: Аксенов хорошо понял идею скрытного, обманного по сути проникновения в партию. Конечно, речь шла о «масле», которое минимизирует трение, соприкосновение инакомыслящих с партийным большинством. Но разве это большевистская этика?

После Сафарова выступал Яковин, у которого «была точка зрения оппозиции 23 года». Резолюция Яковина заключалась в следующем:

Если мы присоединимся к партии, мы должны идти мертвым путем, совершенно не вести никакой работы, являться только багажом партии. Или же, если мы не присоединимся к партии, то мы должны идти на организацию второй партии, и т. Яковин, если мне не изменяет память, кажется, и держался этой стороны, чтобы идти обособленным путем от партии. У него были сторонники на этом собрании, и эта группка оппозиции показала воочию тот раскол, который там существует, что многих оттолкнуло. Это показало, что работа в оппозиции не принесет никакой пользы, потому что на глазах у всех, у рабочих обнаружился этот раскол между оппозицией 23 г. и 25 г. Обе эти группы шли резко друг против друга, чуть ли не вцеплялись в волосы[1374].

В контрольной комиссии пытались разобраться:

Юносов: Значит, Яковин возражал Сафарову, требовал продолжения той же борьбы с партией, которая теперь ведется, требовал открытой борьбы?

Аксенов: Группа Сафарова имела свои разногласия с группой оппозиции 23 г., и они старались как-то убедить их.

Юносов: Они что же, старались тем или иным образом скрасить свои разногласия, чтобы возбудить свою фракционную работу?

Аксенов: В отношении к большинству партии они говорили о продолжении работы, но у них в собственной группе есть разногласия, и Сафаров, со своей стороны, хотел примириться с группой оппозиции 23 г., чтобы вместе объединенным блоком присоединиться к большинству партии, затем уже работать. <…> У него тут какая-то соглашательская политика была. <…> Заявление Сафарова было сформулировано приблизительно так (чувствовалось, что он говорит вполне искренно): нужно присоединиться к большинству, к партии, работать с ней рука об руку, но не бросать своих идей, от них ни в коем случае не отказываться, так как тут нужно поставить ясно вопрос – отказаться значит умереть, поэтому нужно работать только в рамках партии. [Работу нужно было вести] самым осторожнейшим образом, беречь слово при выступлениях на партийных собраниях, выступать там, где это очень нужно, избегать исключения из партии – наше желание – максимум оппозиционных членов партии. <…> Сафаров говорил, что нужно избегать лишней бузы среди рабочих, выступать на партийных собраниях по очень серьезным вопросам, осторожно; он тут давал очень много примеров. Он говорил, что нужно избегать крупных заголовков; вот, например, Ленинградскую правду в старое время нам запрещали называть органом Коммунистической партии, [так] мы ее озаглавили – Всероссийское собрание марксистов. Он говорил дальше, что не должно быть выступлений по громким вопросам, избегать фраз – наша идея, наша платформа, – все это прикрывать ширмой и выступать таким образом на партийных собраниях, постепенно накачивать и достигать той цели, которой задались.

Грибов: Когда у вас окончил говорить Сафаров и Яковин, вы выбрали одного делегата в Москву? Вы послали его к лидерам оппозиции, как его фамилия <…> когда вы его выдвинули – Сафаров сразу же стал давать явки к лидерам оппозиции, а Гессен давал деньги на дорогу (30 рублей), расскажите, так это было?

Аксенов: Выбрали Кудрявкина <…> кажется, исключен, предварительно до этого собрания, дня за 2.

<…> Сафаров писал ему какую-то бумажку, маленькую, но он не оглашал ее, написал только несколько слов и отдал ее. Нужно сказать, что вообще – Кудрявкин имел более тесную связь с главками. <…> Он выехал в тот же день, в 11 с четвертью[1375].

Аксенов говорил правду и поэтому требовал доверия к себе. «В настоящее время говорю вполне искренно, не потому, что я испугался режима большинства, который подстегнул меня по мягкому месту, но в Областной Контрольной Комиссии я рассказываю о той работе, в которой я участвовал. Правда, я был в оппозиции только пассивным членом, только старался двояко рассмотреть этот вопрос, как с официальной стороны, так и нелегальной, но я рассказываю все правдиво, как было дело. И все то, что я говорю, это является продуктом моего искреннего убеждения. Если вы будите интересоваться – каковы мои личные убеждения по этому поводу, я могу вам их сказать»[1376]. И чуть позже: «Я не боюсь ваших репрессий, это для меня ничего, мой батька был повешен, пусть и меня вешают, но говорю вам мое мнение, – вся моя дальнейшая работы будет идти на пользу большинства»[1377]. Характерно, как часто предчувствие действительно смертельных репрессий заставляло оппозиционеров одновременно шутить и не шутить на эти темы. Масштаб власти, которая требовалась им для реализации своих целей, оппозиция представляла трезво и, в сущности, понимала, что претензии на власть такого уровня всегда сопряжены с риском смерти – буквально, а не метафорически. Но в реальности партийной борьбы 1920‑х смертная казнь за полулегальную политическую борьбу казалась нереальной. Высылка – да, тюрьма – может быть. Но расстрел?!

На опросе от 8 декабря 1927 года Куделинский добавил, что всем было понятно, что «на съезде у них образовалась трещина», что Зиновьев со своей группой хочет сделать уступку, «и если партия нас примет с нашими уступками, мы должны идти в партию. Троцкий же говорит, что никаких уступок не должно быть, что нужно прямо идти мимо партии». Сафаров рассказал, что съезду подана брошюра, в которой «мы отказываемся от фракционной работы, но от своих оппозиционных мнений не отходим. На этом месте он все время и крутился <…> говорил, что мы должны подчиниться, но в дальнейшем сама жизнь скажет в нашу пользу – это он говорил. <…> Он заявил, что приехал нас информировать, что лидеры оппозиции делают по отношению к партийному съезду <…> и затем нас успокаивал относительно того раскола, который получился между Зиновьевым и Троцким». Яковин же говорил, «что не может быть никаких разговоров, раз они не принимают нашей делегации, мы должны с ними порвать и идти другой дорогой, потому что у нас уже все пути перерезаны. Затем он предложил свою резолюцию, которая состояла из 3‑х пунктов, и мы ее тоже голосовали, но не приняли. <…> Нас было большинство за то, чтобы идти вместе с партией, так как мы считали, что если будет 2 партии, это будет для нас гибелью». Яковину задали несколько вопросов, но он на них не ответил и уехал, так как «очень торопился, куда-то». Резолюция, которую написал Яковин –