Борьба Москвы за Прибалтику при Иване Грозном - Витольд Владиславович Новодворский

авторитет высшей военной власти, он ответил, что у него не могло быть подобного желания и намерения, что, назначив Бекеша начальником венгерского отряда, он не давал тем самым права распоряжаться по своему усмотрению, а желал только иметь в лице венгерского вождя посредника, при помощи которого можно было бы сноситься с венгерским войском. Вообще, по вопросу о том, следует ли пользоваться услугами иностранцев или нет, большинство сейма было того мнения, что иностранцы могут принести большую пользу государству; только следует подчинять их общегосударственным законам, не давать им общественных должностей и почестей, а вознаграждать их за службу землями или иными подобного рода милостями.

Относительно герцога Курляндского сейму дано было объяснение, что условия, на которых он признал себя вассалом Речи Посполитой, выгоднее прежде заключавшихся условий, и в доказательство представлен договор.

Чтоб рассеять слухи о желании короля развестись с женой, оглашено было содержание переговоров, которые были ведены в Риме при посредстве плоцкого епископа, и таким образом было уничтожено всякое подозрение по этому поводу.

Некоторые высказали желание, чтобы король не принимал участия в походах, а поручал ведение их своим заместителям, тогда он не будет подвергать себя опасности. Но король заявил, что он считает уклонение от войны недостойным своего сана и мужества. Кроме того, присутствие его будет полезно для ослабления раздоров, какие могут возникнуть между польскими и литовскими военачальниками; наконец, на войну явится больше охотников, если ему будет известно, что они будут сражаться на глазах короля.

Баторий и Замойский, его главный советник и помощник, который совершенно вошел в его замыслы, сумели увлечь сейм завоевательными планами. По словам Гейденштейна, наибольшее впечатление произвела на сейм речь Замойского. Политик, применявшийся искусно к обстоятельствам, он сумел ловко разжечь в шляхетском сословии аппетиты к захватам чужих земель.

«Есть немало таких, – говорил он, – которые опасаются трудностей управления при слишком большой обширности владений и думают, что не следует более увеличивать пределов владычества Речи Посполитой, ибо приобретение потребует издержек и большого труда, а пользы от этого республике не будет никакой. Но может показаться удивительным, отчего в своих частных делах никто не рассуждает так, как по отношению к государству. Существуете ли хоть один человек, который не предпочел бы десяти имений одному? Тяжелы заботы, налагаемые обширным имением, но они вознаграждаются большими выгодами и удобствами. Положение нашего государства, мне кажется, таково, что если мы только хотим иметь пружину дел (nervus rerum, деньги) и если желаем сохранить настоящее состояние республики, то совершенно необходимо присоединить к ней какое-нибудь новое владение. Все подчиненные области, присоединявшиеся к нашему государству, получили полное гражданство на равных совершенно правах, нет ни одной, которая обращена была бы в зависимую провинцию, или поставлена в условия данничества; таким образом, при одинаковой для всех свободе, для всех уравнены и податные тягости. Если бы мы захотели облегчить их для себя, то какое могли бы иметь к тому средство, кроме присоединения к государству нового владения, по образцу всех бывших великих империй: установив в нем подати и пошлины, мы могли бы освободить себя от некоторой значительной доли общих тягостей».

Таким образом, Речи Посполитой предлагалась политика порабощения других стран и народов, политика, шедшая вразрез с основами ее государственного строя, покоившегося на федеративных началах.

Однако речь Замойского увлекла представителей шляхетского сословия и они уже без всякого колебания, замечает историк, изъявили свое согласие на продолжение войны и на дальнейшее взимание налогов для нее[420]. Норма обложения была принята та же, что и в прошлом году. Кроме того, старосты, под влиянием речей, произнесенных на сейме, о необходимости привлечь их к уплате 3/4 доходов в государственную казну, предложили, посоветовавшись между собой, уплатить двойную кварту за один год на военные издержки, с тем условием, что делают это они только на этот один раз, ввиду крайней государственной необходимости, и что впредь к тому не будут принуждаемы[421]. Наконец и духовенство обязалось дать на ту же цель субсидию «со всех епископств, аббатств, титулованных приходов (probostw, którc są infułatowe), от капитулов кафедральных церквей, от владык и архимандритов», в размере приблизительно около 33 000 золотых[422]. Сроком взноса установленных налогов назначен был день св. Войтеха (24-го апреля), но затем король, с согласия сената, решил ускорить взимание их, ввиду того, что денежные средства ему нужны были скорее, и назначил срок на четвертое воскресенье поста (niedzielę środopostną).

Но как и в прошлом году, сбор налогов совершался медленно и приготовления к войне тянулись гораздо дольше, чем желал того король.

Между тем велись переговоры о мире. Московский гонец Леонтий Стремоухов, о котором мы говорили выше, явился к литовским вельможам, к которым он был послан, в ноябре месяце[423] и передал им царскую грамоту. Они дали ему такой ответ. Король, как христианский государь, выше всего ценит мир и согласие между соседями, и если начал войну, то только в силу крайней необходимости, принужденный к тому самим великим князем московским, который завладел уже Ливонией и стремится завладеть Курляндией. Задержав у себя гонца Лопатинского, великий князь довел дело до такой степени, что им, королевским советникам, не следовало бы ни о чем просить короля; однако они, сожалея о разлитии христианской крови, обратились к королю с просьбой о том, чтобы переговоры о заключении мира были начаты. Но королю нет никакого основания посылать к московскому государю послов, так как он не считает себя вправе подвергать кого-либо из своих подданных оскорблениям, каким они раньше подвергались в московском государстве. Король согласен, однако, принять у себя московских послов, для которых они, королевские советники, испросили у короля проезжую грамоту, и если послы немедленно прибудут в Польшу, король обещает сохранять спокойствие на границах до тех пор, пока будут происходить переговоры[424].

Свое желание заключить мир Иоанн выразил и через королевского гонца Богдана Проселка, который уехал из Новгорода 23-го ноября[425]. Мало того, царь решил отпустить гонца Лопатинского, для чего приказал привезти его в Москву, куда сам возвратился 29-го декабря. Спустя несколько дней Лопатинский был отпущен, и Иоанн, не дожидаясь возвращения первого своего гонца, отправил к Баторию вместе с Лопатинским второго – дворянина Елизария Ивановича Благово. При отпуске Лопатинскому было сделано от имени царя следующее внушение. Он привез с собою грамоту, в которой «Стефан король как бы с розметом и многие укоризненные слова писал», чем совершил деяние, за которое таких людей везде казнят. Но он, государь христианский, его убогой крови не хочет и «для покою христианского по христианскому обычаю» отпускает его к его королю[426].

Вместе с тем Лопатинскому дано было поручение убеждать литовских вельмож, чтоб они склоняли короля к миру. «И ты говори, – наказывали ему Андрей и Василий Щелкаловы, – паном своим Николаю Юрьевичу, воеводе виленскому, да Остафью Воловичу, Троцкому пану, да Степану Збаражскому, воеводе Троцкому (и иным их милости панов поменяли и Яну Иеронимовичу[427] нечего говорить, он большую смуту межи господарей делает и с своим паны бранит, што бы они Стефана Короля, господаря своего, тым же обычаем умолили, што бы он серцо свое утулил, а по обычаю христианскому с господарем нашим в миру жил, а тую брань обчо против неверное руки поганское обернул»[428].

Через гонца Благово Иоанн по-прежнему заявлял Баторию о своем желании мириться, причем опять увещевал короля прислать великих послов для этой цели к нему в Москву[429].

Этим царь не ограничился. Когда возвратился Лев Стремоухов (3-го февраля)[430] и донес, что Баторий не желает отправлять послов, а прислал через него, Стремоухова, проезжую грамоту для московского посольства, Иоанн приказал своим боярам написать новую грамоту к литовским вельможам. В этой грамоте московские бояре припоминали им «милосердие и прихильность» своего государя к ним и ко всей их земле, польской короне и великому княжеству литовскому. Когда после смерти Сигизмунда-Августа Речь Посполитая прислала своего гонца, Федора Зенковича, просить