Ев – гений О! Не – гин - Михаил Семенович Казиник

Зари багряный луч играет;

Дверь отворилась. Ольга к ней,

Авроры северной алей

И легче ласточки, влетает;

«Ну, говорит, скажи ж ты мне,

Кого ты видела во сне?»

Сон Татьяны

Я неслучайно позволил себе единственный раз процитировать такой большой фрагмент романа. Этот сон напоминает мне картины Иеронима Босха с его невероятным сюрреализмом. Совершенно необычно и потрясающе – запустить такой сон в тишайший мир, в мозг одинокой, тихой, скромной провинциальной Татьяны. Текст абсолютно выпадает из общей стилистики романа.

Ни быта, ни пародии, ни философии, ни сарказма – чистейший фильм ужасов. Зачем же это понадобилось автору? Прежде всего это, вне всякого сомнения, Вальпургиева ночь. У Гёте в «Фаусте» их две – в первой и во второй частях. И они играют огромную роль в структуре гениальной трагедии. Это шабаш ведьм, чудовищ, великая память дохристианской эпохи, эпохи язычества. Вальпургиева ночь появилась в конце VIII века. И то она становилась чуть ли не общественным событием, то в страхе перед церковью пряталась в недоступных местах. С одной стороны, появление Вальпургиевой ночи во сне Татьяны вполне объяснимо. Ведь она, по сути, язычница. «Татьяна верила преданьям простонародной старины», занималась ворожбой:

Татьяна верила преданьям

Простонародной старины,

И снам, и карточным гаданьям,

И предсказаниям луны.

Ее тревожили приметы;

Таинственно ей все предметы

Провозглашали что-нибудь,

Предчувствия теснили грудь.

Жеманный кот, на печке сидя,

Мурлыча, лапкой рыльце мыл:

То несомненный знак ей был,

Что едут гости. Вдруг увидя

Младой двурогий лик луны

На небе с левой стороны,

Она дрожала и бледнела.

Когда ж падучая звезда

По небу темному летела

И рассыпалася, – тогда

В смятенье Таня торопилась,

Пока звезда еще катилась,

Желанье сердца ей шепнуть.

Когда случалось где-нибудь

Ей встретить черного монаха

Иль быстрый заяц меж полей

Перебегал дорогу ей,

Не зная, что начать со страха,

Предчувствий горестных полна,

Ждала несчастья уж она.

Что ж? Тайну прелесть находила

И в самом ужасе она:

Так нас природа сотворила,

К противуречию склонна.

Настали святки. То-то радость!

Гадает ветреная младость,

Которой ничего не жаль,

Перед которой жизни даль

Лежит светла, необозрима;

Гадает старость сквозь очки

У гробовой своей доски,

Все потеряв невозвратимо;

И все равно: надежда им

Лжет детским лепетом своим.

Татьяна, по совету няни

Сбираясь ночью ворожить,

Тихонько приказала в бане

На два прибора стол накрыть;

Но стало страшно вдруг Татьяне…

И я – при мысли о Светлане

Мне стало страшно – так и быть…

С Татьяной нам не ворожить.

Татьяна поясок шелковый

Сняла, разделась и в постель

Легла. Над нею вьется Лель,

А под подушкою пуховой

Девичье зеркало лежит.

Утихло всё. Татьяна спит.

И все главные гадания, как и было принято, на суженого.

2

Одиночество Татьяны и неразборчивое чтение девушки, не получившей хоть сколь-нибудь логичного и последовательного образования и мировоззрения, привели к особенностям ее психики. Отсутствие окружения, общения. В результате страхи, сны. Чтение любимой книги – Мартына Задеки. Отказ Онегина в ответ на ее письмо – признание в любви – катализатор ее дискомфорта. Первые и важные изменения произошли тогда, когда она оказалась в опустевшем имении Онегина. Вначале фетишизм. Особый интерес к его дому, вещам. Второй и последующие приходы – чтение книг из ЕГО библиотеки. Когда Татьяна прочитала всё, что читал Онегин, началось преображение. И главное воздействие – Байрона. В результате – просветление. Поняла, что Онегин не Грандисон, а Чайльд-Гарольд! Тот самый, как и Дон-Жуан, главный герой БАЙРОНИЗМА! Чайльд-Гарольд, его образ – один из великих символов европейской и мировой литературы. Образ сложный, мятущийся, многозначный. Пресытившийся праздной жизнью и рвущийся навстречу боли, страданиям, войнам, смерти. В отличие от сладенького образа Грандисона перед Татьяной открылся титанический образ того, кто является одним из величайших воплощений страждущего человечества. Святой и грешный, безумец и философ. По сути, Пушкин подарил своей Татьяне прозрение. Это прозрение не простое, а мучительно-трудное. Выражаясь современным языком, читая, Татьяна испытала стресс. Не сразу, но для нее стали открываться глубины подлинной литературы. Это нелегко! Но Татьяна проходит через это, как совсем недавно прошла через языческие страхи, безумные сны. Теперь Онегин не Грандисон, он романтический герой, безумный, одинокий, отверженный. Неспособный просто и мирно любить, но влюбленный в мир с его непредсказуемыми бурями и крушениями.

И начинает понемногу

Моя Татьяна понимать

Теперь яснее – слава богу —

Того, по ком она вздыхать

Осуждена судьбою властной:

Чудак печальный и опасный,

Созданье ада иль небес,

Сей ангел, сей надменный бес,

Что ж он? Ужели подражанье,

Ничтожный призрак, иль еще

Москвич в Гарольдовом плаще,

Чужих причуд истолкованье,

Слов модных полный лексикон?..

Уж не пародия ли он?

Но ирония строчки «Москвич в Гарольдовом плаще» – это подсказка Пушкина Татьяне, воплощение тех противоречивых чувств, которые она испытывала, не просто читая, а наблюдая и вчитываясь в те места, которые были отмечены Онегиным. А если учесть, сколько Татьяна пережила к этому времени: и отказ Онегина, и его танцы с Ольгой, сестрой-невестой, и убийство Онегиным жениха Ольги, и замужество Ольги, и ее отъезд…

И это многосложное понимание жизни ее спасло. В Москву приехала не запуганная девочка, а осознавшая значительные вещи и обретшая магическую силу постепенно крепнущего воздействия на окружение. Подсевший к ней Вяземский – символ нового уровня общения. Книги, которые Татьяна прочитала в онегинской библиотеке, изменили ее жизнь.

Если бы в Москву приехала маленькая запуганная Задекой провинциалка, то она не стала бы ни женой князя, ни собеседницей Вяземского. И Онегин не влюбился бы в новый образ. Контраст здесь в том, что Онегин никак не смог бы полюбить ту, которой Татьяна была ДО всех драматических событий. Помните, как реагирует на приход младшей сестры Ольги Татьяна?

Дверь отворилась. Ольга к ней,

Авроры северной алей

И легче