Кайран Вэйл. Академия Морбус - Игорь Углов

— Ответы, — просто сказала она. — Моя тётя закончила Морбус десять лет назад. Она была… яркой. Любопытной. Как я. Она вернулась домой пустой. Не повреждённой, не сумасшедшей. Пустой. Как будто кто-то вынул из неё самое главное и оставил только оболочку, которая идеально выполняет все функции. Я хочу понять, что здесь происходит, прежде чем со мной или с кем-то ещё случится то же самое.

В её голосе впервые прозвучало что-то, кроме холодного анализа. Слабый, едва уловимый тремор — отголосок настоящего страха. И это было убедительнее любой клятвы.

Я снова посмотрел на гримуар. На эту маленькую, больную часть большой болезни.

— Ладно, — сказал я. — Допустим, я согласен. Что за первый шаг?

Она достала из складок мантии небольшой, сложенный вчетверо листок бумаги и положила его на стол.

— Это список мест и имён. То, что я собрала за первые дни. Аномалии, которые не сошлись в официальных отчётах. Пропавшие предметы, странные «несчастные случаи» в лабораториях, студенты, которые внезапно меняют поведение. Проверь их. Почувствуй. Если твой дар действительно видит болезнь… он должен на них среагировать.

Я взял листок, не разворачивая.

— А ты?

— Я буду искать больше. И создавать нам прикрытие, — она встала. — С завтрашнего дня у нас с тобой совместный проект по межфакультетному сотрудничеству. Изучение малых аномалий в неживых носителях. Одобрено как Домом Костей, так и Домом Шёпота. Всё официально и красиво.

Она повернулась, чтобы уйти, но на пороге остановилась.

— И, Кайран… будь осторожен с этой книгой. Брат Хельвин — не дурак. Если он дал её тебе, значит, ждёт чего-то особенного. Не разочаровывай его.

Она исчезла между стеллажами так же бесшумно, как и появилась.

Я развернул листок. Там было семь пунктов. Аккуратный, почти каллиграфический почерк.

Восточное крыло, зал 3. Статуя плачущей гаргульи. Студенты жалуются на «ощущение наблюдения».

Библиотека, сектор «Запрещённые гимны». Свиток с шифром L-44. После контакта — временная потеря голоса.

Студент Дома Теней, Лиам Вер. После ритуала сновидений перестал узнавать знакомых. Говорит на неизвестном языке во сне.

Катакомбы, уровень 2. Помещение для хранения отработанных кристаллов. По ночам слышны «шепчущие» звуки.

Профессор алхимии Горн. После инцидента в лаборатории стал левшой (был правшой).

Зеркало в женских покоях Дома Когтей. Иногда показывает не того, кто в него смотрится.

Служебный ход рядом с кухнями. Воздух постоянно на 5 градусов холоднее. Растения вьются от него прочь.

Это был не случайный набор страшилок. Это была карта. Карта симптомов.

«Она систематизирует,» — заметил Голос. — «Хорошо. Очень хорошо. Начни с книги. Сними этот шов. Посмотрим, чему ты научишься.»

Я снова положил руку на гримуар. На этот раз я не сопротивлялся голоду, а направлял его. Не просто поглотить, а… разобрать. Как учат на уроках по анатомии проклятий. Я представил, как моя пустота — не пасть, а тонкий скальпель.

Боль сменилась чем-то иным. Холодным, почти механическим процессом. Я чувствовал, как узлы искажения сопротивляются, цепляются за ткань книги. Но мой голод был точнее, острее. Он не пожирал всё подряд. Он вонзался в места соединений, разрывал нити, всасывал гнилую магию, оставляя после себя… пустоту. Чистую, нейтральную пустоту.

Через несколько минут книга перестала «фонить». Искажение исчезло. Но что важнее — я понял, как оно было устроено. Как сеть. Как ловушка для сознания.

Я откинулся на стул, вытирая пот со лба. Впервые после «кормления» я чувствовал не просто сытость, а усталость от умственного усилия. Я чему-то научился.

«Примитивно, но для начала…» — прозвучало в голове. — «Теперь ты знаешь, как выглядит один узел их сети. Маленький, гнилой узелок. Ищи другие. Сравнивай.»

В тот вечер, вернувшись в спальный блок, я попытался заняться учёбой как остальные. У нас была задана теория по стабилизации мана-каналов. Я уселся на свою койку с учебником, пытаясь сосредоточиться на диаграммах и мантрах.

Ничего не выходило.

Я повторял слова, пытался визуализировать потоки энергии внутри себя, как советовал профессор Спирус. Но внутри не было потоков. Там была пустота. Холодная, ненасытная пустота, которая не хотела «циркулировать» или «стабилизироваться». Она просто была.

Леон, заметив мои мучения, посмотрел поверх очков.

— Проблемы с резонансом? — спросил он без особого интереса.

— Что-то вроде того, — пробормотал я, откладывая книгу.

— Не парься. У половины нашего курса каналы кривые от рождения. Для этого и существуют практикумы — чтобы научить обходить собственные дефекты.

Но я знал, что это не дефект. Это иная конфигурация. Я был не сломанным инструментом. Я был инструментом другого типа, для которого не было инструкций.

Когда свет погас и занавески вокруг коек зашелестели, я лёг на спину и уставился в темноту.

«Зачем пытаться стать тем, кем ты не являешься?» — спросил Голос. — «Ты — ключ. Не молоток. Не пытайся забивать гвозди лбом.»

— А что мне делать? — мысленно спросил я. — Они будут проверять. Будут заставлять демонстрировать прогресс.

«Тогда покажи им то, что они хотят видеть. Но по-своему. Твоя сила — в поглощении. Значит, учись поглощать избирательно. Не как воронка, а как пинцет. Начни с малого. С завтрашнего практикума.»

Практикум на следующий день вёл сам Аргус Вербус. Тема: «Выявление и классификация слабых проклятий на предметах повседневного использования».

Нас привели в лабораторию — длинную комнату с каменными столами, на каждом из которых лежал какой-то предмет: перо, кубок, монета, нож.

— Ваша задача, — говорил Вербус, расхаживая между рядами, — не снять проклятие. Ваша задача — идентифицировать его природу, силу и потенциальный вектор воздействия. Дом Костей — это прежде всего аналитики. Мы ставим диагноз. Лечение — задача других отделов.

Мне достался нож. Не боевой, а столовый, с костяной ручкой. На первый взгляд — обычная вещь. Но когда я взял его в руку, я почувствовал слабое, едва уловимое покалывание. Не боль. Скорее, ощущение лёгкого беспокойства, как будто смотришь на что-то неприятное, но не можешь отвести взгляд.

Я закрыл глаза, как делал это с гримуаром. Сконцентрировался. Покалывание стало чётче. Это было не структурное искажение, как в книге. Это было что-то проще. Эмоциональный отпечаток. Страх. Не панический ужас, а тупой, повседневный страх — того, кто боится быть отравленным за собственным столом.

Я открыл глаза и посмотрел на нож. Кто-то много лет ел им, боясь каждой крошки. И этот страх въелся в кость рукояти.

— Вейл? — Вербус остановился у моего стола. — Ваши выводы?

Я заколебался на секунду. Потом решил сказать половину правды.

— Предмет несёт эмоциональный отпечаток, профессор. Не классическое проклятие, а… наслоение. Страх. Страх отравления. Длительный, хронический.

Вербус поднял бровь. Его сухое, жёсткое лицо ничего не выражало.