Путь Инквизитора. Том 3. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

Барон вообще был с ними вежлив и обходителен, за всю инспекцию не сделал ни одного обидного или резкого замечания. И теперь, когда время пришло, он решил задать главный свой вопрос:

— А сколько же город может выставить людей по первому призыву? Ну, к примеру, коли надобно будет воевать разбойника Ульберта.

И его порадовало, что этот вопрос вовсе не удивил городских офицеров, словно это уже ими обсуждалось, вот только снова за капитана Вайзена взялся отвечать капитан-лейтенант Фиглер:

— По первому наряду призвано будет сто двадцать людей в добром доспехе из стражи, что служат за содержание, а ещё из первых гильдий восемь десятков добрых людей по желанию, в хорошем доспехе, и пять десятков арбалетчиков, а из первых семей города будет призвано в первом призыве тридцать господ о конях, при конных слугах. К ним будет придан обоз, два барабанщика и два трубача, писарь, лекарь и городские знаменосцы.

— Хорошо, это хорошо, — кивал генерал. Наряд сил, что город готов был выставить против раубриттера Ульберта, вполне его устраивал, а главное, устраивала готовность офицеров. И он продолжил, обращаясь уже непосредственно к капитану Вайзену: — А когда вы, капитан, готовы провести рекогносцировку?

— Как только консул даст на то приказ, — отвечал генералу Вайзен, — но пока и речи он о том не заводил.

— Понятно, понятно, — сказал Волков и стал с офицерами прощаться.

А пока ехал к Кёршнерам, решил заехать на почту, справиться нет ли для него писем. И письмо для него было. И пришло оно не от канцлера, и не от ротмистра Хаазе, и даже не от его заместился Карла Брюнхвальда, и не от министра герцога фон Виттернауфа, а было письмо, судя по округлому почерку, руки женской. И письмо то было не коротким.

«Не иначе, Амалия Цельвиг пишет. Любопытно…».

И он оказался прав. Ему, конечно, хотелось его прочесть, но читать, сидя в седле, неудобно, и он засунул письмо под колет и поехал к Кёршнерам.

⠀⠀

⠀⠀

Глава 22

⠀⠀

Но по приезду к Кёршнерам про письмо барон позабыл, так как во дворе дома, у коновязи, увидал одного из своих молодых офицеров. Он сразу узнал его. То был прапорщик первой роты мушкетёров Кропп. Волков помнил его ещё мальчишкой с тонкой шеей, бедняком, у которого даже не было собственного коня и который просился к нему в ученики. Теперь же Юрген Кропп представлял из себя молодого мужчину ремесла воинского, мужчину крепкого, запылённого долгой дорогой и загоревшего на весеннем солнце. Он был с генералом при своей роте в Фёренбурге. А теперь приехал сюда. Это чуть-чуть насторожило Волкова: если Брюнхвальд не доверился почте, а послал нарочного, не случилось ли чего.

Он, едва заметив генерала, сразу пошёл к нему быстрым шагом и, подойдя, поклонился.

— Господин генерал! Желаю здравия!

— Прапорщик! — барон слез с коня и обнял молодого человека за плечи. — Рад вас видеть. Надеюсь, ничего не произошло.

На что Кропп достал из-под стёганки пакет и протянул его командиру:

— Это от господина полковника.

— А на словах просил ли полковник что-то передать мне?

— Нет, ничего, но неделю назад я выехал из Фёренбурга со всем отрядом. Просто полковник велел мне скакать к вам вперед, передать письмо, а в Вильбурге я вас не нашёл. Вот и прискакал сюда.

— Понятно, — сказал генерал и, так как у него ещё были вопросы, пригласил молодого офицера к обеду.

Волкова уже ждали, и как только они с Кроппом появились в столовой, хозяйка дома сразу велела подавать. А генерал, чуть волнуясь и пренебрегая приличиями, стал читать письмо от Брюнхвальда прямо за столом. Жена ему стала делать замечание шёпотом, дескать, вы не дома, дорогой супруг, но письмо он всё равно дочитал.

— Значит, полковник вывел людей из города раньше того, как туда прибыли им на смену люди герцога? — уточнил генерал, когда им подавали аперитив и мясные закуски из буженин, окороков и колбас.

— Из Вильбурга пришёл капитан с сорока людьми, и больше никого не было, — пояснял генералу прапорщик. — Уж когда контракт у всех закончился. Этот капитан никакой казны с собой не привёз, и мы поняли, что денег за следующий месяц от герцога не будет.

— И тогда полковник приказал собираться?

— Он послал вам письмо в Вильбург с просьбой прояснить ситуацию, но вы, как видно, того письма не получали. Мы и так пробыли в городе неделю сверх оплаченного, а потом собрались и ушли.

Это, конечно, было не очень хорошо.

— А в городе к тому времени всё улеглось? — Спрашивал генерал у своего подчинённого.

— Какой там! — отвечал ему тот. — Свары и поножовщина так и пошли, как вы отъехали.

— Что? Неужто еретики вернулись? — после таких слов генерал и взволновался бы, вот только в письме ничего подобного Карл Брюнхвальд ему не писал.

— Да нет! Местные стали выяснять, кто в городе теперь главный, цеха с гильдиями стали собачиться, купчишки меж собой, всё оставленное начали делить, а добра-то осталось много, и дома там всякие, и причалы на реке, даже за церкви еретиков, и за те стали спорить, вот всё и началось…

У генерала аж голова закружилась от таких слов, представил он, что не уехал из опостылевшего города.

«Останься я там до сих пор, так все бы свои долги теперь раздал и замок достроил».

И мог бы себя барон успокоить тем, что уехал он из Фёренбурга из-за раны, но себе Волков врать не хотел: уехал он оттого, что осточертел ему вонючий, грязный и холодный городишко до зубной боли.

Но теперь-то сожалеть было бессмысленно. Вернуться туда было невозможно. И поэтому лишь вздохнул барон и спросил у Кроппа:

— Значит, вывел людей из города полковник ещё неделю назад?

— Восьмой день сегодня, — уточнил прапорщик.

«Ну и правильно сделал! Герцог знал о том, что контракты у моих людей кончаются, а не поторопился свой гарнизон в город завести — так сам виноват. А просиди мои люди в Фёренбурге ещё месяц, кто бы им заплатил? Никто, в казне-то денег нет, вот на меня бы всё и повесили!».

Решив это для себя, он вернулся от дел к светским застольным беседам и больше этими вопросами не мучался. Генерал знал, что всё узнает скоро. Когда его старинный товарищ Карл Брюнхвальд вернётся, то и расскажет, а пока обо всём этом и думать нечего.

После обеда, он вспомнил о полученном из Вильбурга письме и уединился в гостиной, и