По звёздам Пса - Питер Хеллер

Я против него. Последуешь за верой Бангли до самого конца и получишь унылое одиночество. Каждый за себя, даже в смерти, и ты вступаешь в полнейшее одиночество. Ты и вселенная. Холодные звезды. Как эти которые тают, молчат а мы идем. Поверишь в возможность соединения и ты получишь что-то еще. Потрепанный комбинезон все еще развевается на флагштоке. Попроси помощи и получишь ее. Улыбка прилетевшая с другого конца грязного двора, взмах рукой. И рассвет становится не таким одиноким.

Мы философы, а, Джаспер?

Он счастлив просто нашим походом. Вместе. Он знает куда мы направляемся.

Следуем тропой у ручья вверх. Тропой протоптанной еще до наших походов, до Арапахо, еще до Шайеннов. Оленем и лосем, толсторогим бараном. Койотами охотившимся на них. Пумами. Волками. Еще волками. Может горными бизонами. Иногда медведями гриззли, но чаще всего они держатся подальше от троп, даже троп диких животных.

Мы входим и выходим из тополиной рощи от нее становится еще темнее. Заросли ивы. Вверх по травянистому склону сейчас бесцветному, в короткий каменистый каньон с эхом брызгающейся воды. Затем картиночный лес, запах задолго до деревьев, запах несется течением воды: сильная нота ваниллы, как в магазине сладостей. Живые. Сани царапают по вылезшим наружу корням, по камням. Кучки оленьего помета давно высохшие. Я останавливаюсь, снимаю с себя упряжь и обнимаю большое дерево, стоя во фризе сладкого шалфея еще более бесцветного чем сама ночь, то здесь то там между деревьев, тоже с запахом более тонким. Обнимаю толстую шершавую кору, нос упирается в трещину ствола, вдыхаю сильный запах ваниллы словно из бутылочки кухонной специи, резкий древесный и сладкий как от ирисок. Так пахло когда мы входили в магазины сладостей точно так же. Там подростки в фартуках с трудом пытались набрать мороженое полной ложкой из контейнеров. Казалось было очень трудно для них. Зачем надо было хранить таким холодным? Тоненькие девушки сдували свои волосы с лица и каждый конус из вафли сердил их. Ромовый вкус с изюмом был моим самым любимым. Фисташковый для Мелиссы. Или любой с кусками твердой карамели. Но особенно обожал со вкусом ирисок и с фруктами. Слюни текут в моем рту у основания дерева. Сейчас бы убил за тот вкус, без преувеличения, честно.

Джаспер терпит. Он садится, затем ложится. В прошлые годы он убежал бы вперед и выныривал бы с флангов, обежав вокруг, пересекая взад-вперед нашу тропу, следуя своему носу, за дичью, неудержимый, а теперь он доволен что не спешит. И я тоже. Мы никуда не торопимся. Довольно много запасенной еды в аэропорту и Бангли протянет без меня несколько дней, хотя я надеюсь он не будет слишком спокоен. Всегда беспокоюсь когда мы уходим в горы что ему понравится так оставаться. В одиночку. Хотя он довольно сообразителен, слишком хороший тактик чтобы понимать его шансы со временем сильно ухудшатся. К тому же, он не фермер. Джаспер был со мной таким уже много раз и вежливо не показывает своего стыдливого смущения. Обнимать дерево, бормотать. Сегодня ночью - все еще ночь, хоть и на исходе - я не скажу ни слова, потому что я буду следить за собой и я всегда презирал сентиментальность, может из-за того что слишком знаком с этим. Но дерево сейчас пахнет слаще всего в нашем мире и оно пахнет прошлым.

Яблоки когда-то были одним из самых сладких вещей. В Северной Америке. Вот почему их так любили, вот почему школьники оставляли их на столах своих самых уважаемых учителей. Мед и яблоки. Патока. Кленовый сахар в северных лесах. Сахарная палочка на Рождество. Воображаемые танцы засахаренных фруктов. Иногда под осень возвращаясь с патрулирования мы садились в яблочных садах Лонгмонта. Акры и акры яблоней, различных сортов я не упомню всех их названий, большинство деревьев высохли, все еще живые истоньшились, с новыми побегами, словно возвращались в дикую природу, плоды в следах от укусов и клювов, испещеренные червями и гусеницами, но все еще сладкие. Еще слаще чем раньше. Все что оставалось в них из того что было накоплено в них стало еще более концентрированным из-за их полной и опасной свободы.

Я глубоко вдыхаю, руки обхватывают ствол, ладонями к грубой поверхности каким-то образом более теплая чем воздух, пальцы держатся за чешую вельвета коры почти с таким же влечением, с тем же чувством встречи как если бы они держались за округлости женщины.

Эти маленькие как назвать? Радости жизни. Удовольствия. А запах всегда это запах и воспоминания, не знаю почему.

Мы поднимаемся по берегу ручья сереющей серостью просачивается между высокими останками деревьев, жук-короед убил лес, ветки без иголок, опустевшие мертвые руки.

Мне не нравится бывать здесь. В мертвом лесу. Начал умирать большими кусками двадцать лет тому назад. Мы карабкаемся. Становимся на каменистую отмель, круглая галька похожа на яйца. Отдохнуть, попить воды, затем продолжить. Вверх до пихт и елей все еще пахнущие и частые с густой темнотой между них.

Джаспер. П’шли. Ты лентяй. Плохо чувствуешь?

Пробегаю пальцами по его толстой короткой шерсти, по волнистой гряде его спины, к коже его шеи и зарываюсь ими туда. Зарываюсь. Ему нравится это. Откидывает назад голову открывая шею. Возьму в следующий раз аспирин. У нас тонны аспирина. Бангли говорит мы должны принимать его каждый день чтобы не заболеть болезнью Альцхаймера.

И тогда мы не позабудем за каким ***** мы здесь! кричит он, так весело как только у него может получиться.

И тогда ты не забудешь. Похоже для тебя это важнее чем для меня, Хиг. Помнить всякую херню. Ешь чертов аспирин.

Бангли по-своему проницателен, есть нечто судейское в его характере.

Мы отдыхаем. Я сижу на валуне у пруда а Джаспер лежит у моих ног. Делает так когда ему нездоровится. Наступает утро, серость уступает цвету. Потихоньку. Мы отдыхаем пока не показывается солнце сквозь фильтр деревьев с, клянусь, легким гулом как от настраиваемой струны банджо. Ручей отвечает, бурлением и бормотанием.

В прошлую осень я видел следы лося. Они шли от темной пихты, отпечатанные в иле когда мелел ручей