Коллеги. Звездный билет - Василий Павлович Аксенов

путанице стволов и ветвей Летнего сада, в лунных пятнах белели статуи. Казалось, что по саду бродят весенние призраки. Перелетевший через Неву неожиданно теплый ветер усилил это весеннее ощущение. Темно-синее небо было настолько глубоким и пронизанным невидимым светом, что стало ясно: звезды – это небесные тела, а не просто блестки, рассыпанные по бархату.

– Ну… как твоя работа?

– Спасибо. Подвигается.

– Я даже не знаю, что у тебя за тема.

– Рассказать?

– Не надо.

Максимов прислонился к парапету и закурил. Он никак не мог отделаться от чувства неловкости. Странно, раньше этого не было. Раньше была другая Вера. Стыдясь самого себя, он рисовал в воображении романтические сцены с ее участием. Сейчас присоединилось нечто другое. Каждый миг он ощущал, что рядом с ним находится женщина, любимая женщина, которую он уже держал в объятиях и целовал.

– Лешенька, – вздохнула Вера и прижалась к нему.

Сигарета полетела в Фонтанку. В десяти сантиметрах от своего лица он видел большие дрожащие глаза. Он стал целовать их. Скрипнула ось земли, и планета отлетела куда-то в сторону. Мир изменился, замелькал. В центре Вселенной, пронизывая Млечный Путь, выросла и зашаталась гигантская тень влюбленной пары. Попробуйте осудить! Попробуйте осквернить! Попробуйте оклеветать!

…Они прошли по мосту через Фонтанку и углубились в густонаселенные кварталы. Моховая, Гагаринская… В сотнях окон под оранжевыми, голубыми, зелеными абажурами шевелились умиротворенные люди, у которых все идет как по маслу, которые не путались, не дичились, а вовремя нашли друг друга и спокойно заселили эти дома.

– Что же, пойдем в кафе?

– Нет.

– Боишься, что нас увидят вместе?

– Ничего я не боюсь. Хочу быть только с тобой.

– Все равно, зайдем хотя бы сюда. Здесь никого нет.

Они остановились возле крохотного магазинчика, над дверью которого светились красные буквы: «Соки. Мороженое». Внутри действительно не было никого, кроме продавщицы. Застекленный прилавок представлял собой груду не нашедшей употребления роскоши. Здесь были ликерные бутылки в виде пингвинов, громадные, как древние фолианты, коробки ассорти с изображением витязей, фарфоровые статуэтки. Слева от этой выставки размещались разноцветные конусы соков. В углу заведения стоял один-единственный мраморный столик на железных неуклюжих ногах. Под столиком демонстративно, этикеткой вверх, валялась пустая поллитровка.

Вера села, сняла с головы платок и медленным движением поправила волосы. У нее был отсутствующий, будто пьяный вид.

– Что у вас есть выпить? – спросил Алексей у буфетчицы.

– Только шампанское, – сильно подмигивая, ответила буфетчица. Максимов непонимающе поднял брови. Тогда она прельстительно улыбнулась и, сохраняя лишь видимость конспирации, показала ему бутылку «Московской особой». – Для хорошего человека найдется и покрепче…

Максимов отрицательно покачал головой. Он взял бутылку шампанского, две порции мороженого, два пузатых фужера, расставил все это на столе, взглянул на Веру, и сердце его захлестнула неслыханная волна нежности к этой умнице, чистюле, профессорской дочке, которая сидит сейчас напротив него, касаясь туфелькой поллитровки, не замечая свалявшейся уличной грязи на кафельном полу случайной забегаловки.

– Шампанское, – сказал он. – Очень глупо?

– Почему же? Наоборот, – улыбнулась она.

И, не отрывая глаз друг от друга, они сделали первый глоток. В этот момент буфетчица включила радио. Возможно, она сделала это из деликатности, чтобы влюбленные говорили, не боясь быть услышанными. Возможно, равнодушно повернула рычажок, от нечего делать. Но так или иначе, в заведение влетели и заметались от стены к стене тревожные звуки Двенадцатого этюда Скрябина. Алексей вздрогнул. Он вспомнил, как несколько лет назад в Большом зале филармонии он впервые услышал это, как впился в колонну, оставив на ее целомудренном мраморе чернильные следы от своих студенческих пальцев. Почему могут звуки, которые суть не что иное, как колебание воздуха, проникать так глубоко в человека, властвовать над ним, намекать, напоминать и звать? Как мог сотворить такие звуки обыкновенный человек, существо, физиологически однотипное сотням миллионов своих собратьев? Почему вообще одни люди сочиняют музыку, раскрывают сердца своих братьев для любви, героизма, верности, а другие с тупым равнодушием поднимают автоматы и, соревнуясь в меткости, истребляют своих братьев, своих безоружных братьев?

– Интересно, кто это: Рихтер или Гилельс? – сказала Вера.

Алексей приподнял бокал и накрыл ладонью ее руку:

– Давай выпьем за что-нибудь, провозгласим тост!

– За что?

– Ну… за наше будущее. И потом… Я еще не сказал тебе, что я тебя люблю.

– Ой, Лешка, – рассмеялась Вера, – а я-то весь этот вечер подозревала тебя!

– Скажи, Вера, а раньше ты не знала?

– К сожалению, нет, – печально произнесла она. – А почему ты сам?..

– Потому что у тебя были разные ребята, а потом и Владька.

– Это потому, что у тебя была Вика и прочие.

– Это правда?

– Да.

Они смотрели друг на друга и вспоминали прошедшие годы, в течение которых почти ежедневно встречались, но не так, как хотелось обоим. Вера удивлялась, как это она, обычно чуткая на такие вещи, не смогла понять, что грубовато-приятельское обращение Максимова – это только маскировка, и Алексей клял себя за то, что не смог разгадать ее быстрых, удивительных взглядов. А теперь, когда они, блуждавшие окольными путями, вдруг увидели друг друга так близко, так доступно и бросились навстречу, задыхаясь, сбивая все на пути, им минутами чудилось, что расстояние не сокращается, что все это похоже на бег по деревянному барабану.

– Слушай, Вера, я тебя сейчас удивлю.

Максимов, волнуясь, чиркнул спичкой, закурил и неестественным, насмешливым голосом стал читать:

В столовке грохот и рокот,

Запах борщей и каш.

Здесь я увидел локоны,

Облик увидел ваш.

В бульоне плавал картофель,

Искрился томатный сок.

Я видел в борще ваш профиль,

И съесть я борща не смог.

Быть может, вот так же где-то

В буфетах Парижа, Бордо

Стояли за винегретом Тургенев и Виардо.

«Тефтели с болгарским перцем», —

Вы скажете свысока.

Хотите бифштекс из сердца

Влюбленного в вас чудака?

Вера смеялась, но глаза ее дрожали.

– Это на первом курсе, я помню, – сказала она, – ты тогда страшно хамил, а я думала: откуда такой смешной? Так, значит, ты пишешь? Конечно, никто в мире об этом не знает? Это на тебя похоже. Прочти еще что-нибудь.

Максимов злился. К чему это мальчишество, эти стихи? Еще не поймет, вообразит, что он любил ее, как какой-то Пьеро, как тайный воздыхатель. Все-таки он стал читать.

В магазинчик со смехом ввалились четверо парней. Один за веревочку нес волейбольный мяч, в руках у других были спортивные чемоданчики. Сразу стало тесно, шумно и неуютно. Шуршали синие плащи; здоровые глотки работали на