Сокровенный храм - Морис Метерлинк

и дико, что не преминуло бы заглушить разум, которому однако обязано всем своим счастьем. И потому существуют необходимые ограничения и самоотречения. Они предписываются не только тому, кто имеет право верить и надеяться, будто он действительно работает над решением загадки, исполнением человеческой участи, торжеством мысли над слепым веществом, но также и всем тем, что пассивно идут в густой бессознательной толпе арьергарда за блистающим фосфорическим блеском развитием разума наперекор всем стихиям и мраку, одевающему наш мир. Человечество есть нечто единственное и единодушное. Кажется странным, что понижение уровня мысли в массе, той мысли, которую едва так можно назвать, может иметь некоторое влияние на характер, нравственность, привычку к труду, идеал, чувство долга, независимость и умственную мощь астронома, химика, поэта или философа. Однако замечено, что оно имеет влияние, и решающее. Ни одна идея не загорится ярким пламенем на высотах, если бесчисленные и однообразные мелкие идеи равнины не достигнут известного уровня. Внизу мысли отличаются не силою, а численностью, и то немногое, что так передумывается, приобретает некоторыми образом атмосферическое влияние. Эта атмосфера враждебна или благоприятна тем, кто смело взбирается на острые вершины, подходит к краю пропастей и ледников, смотря по тому, насколько она тяжела или легка, более или менее насыщена великодушными идеями или грубыми привычками и желаниями. Героическое деяние народа (например, реформация, французская революция, все войны за независимость и свободу, убийство тиранов и т. д.) оздоровляет ее и делает плодородной более чем на целое столетие. Но не нужно даже так много, чтоб облегчить труд работающих над предначертаниями судьбы. Пусть только будут вокруг несколько менее низкие привычки, несколько более бескорыстные упования; пусть тревоги, страсти, удовольствия, любовь осветятся лучом благодати, беззаботности, душевного усердия, и они станут дышать свободно, почувствуют поддержку, избавятся от борьбы с инстинктами своего собственного «я», силы их сосредоточатся и подкрепятся. Крестьянин, который в воскресенье, вместо того, чтобы пьянствовать в трактире, останется покойно почитать под тенью яблонь своего огорода; мелкий горожанин, пожертвовавший благородному зрелищу или просто нескольким часам молчаливого отдыха волнениями и возгласами скакового поля; рабочий, идущий гулять за город или полюбоваться солнечным закатом со стены городских укреплений, вместо того, чтобы оглашать улицы непристойными или бессмысленными песнями, – все они, можно сказать, принесут долю бессознательной и безыменной, но значительной помощи, ради торжества великого человеческого племени.

V

Но сколько вещей нужно еще сделать и изучить, раньше чем сильное пламя ярко и уверенно загорится на высоте! Как мы только что сказали, в своих отношениях к материи, человечество все еще не ушло от догадок и первоначальных опытов. Оно не знает даже наверно, как нужно ему питаться, плодами или мясом животных, не знает количества пищи, которою должно довольствоваться. Его разум приводит, в заблуждение инстинкт. Очень недавно только стало ему известно, что оно, вероятно, заблуждалось до сих пор в выборе своих питательных средств, что необходимо сократить более, чем на две трети количество азота, и значительно увеличить количество углеводов, поглощаемое им; что небольшое число овощей, плодов и мучнистых веществ, вместе с умеренным количеством молока, словом все, что составляет лишь принадлежность тех обедов, которые являются главнейшей заботой, целью всех усилий человечества, зловредное излишество которых оно старается победить, всего этого достаточно, чтобы поддержать пыл прекраснейшей и полной сил жизни. Я не имею намерения углубляться здесь в вопрос о вегетарианстве, ни отвечать на возражения, которые мне могут сделать, но должно сознаться, что весьма немногие из этих возражений могут устоять против правдивого и внимательного исследования, и можно утверждать, что все, подчинившиеся этому режиму, почувствовали, насколько возросли их силы, восстановилось или укрепилось здоровье, облегчился и очистился разум, словно вышедший из вековой, зловонной, ужасной тюрьмы. Но не станем заканчивать этих страниц этюдом о питании. Между тем, это было бы весьма естественно. Все наше правосудие, вся наша нравственность, все наши чувства и мысли происходят, в сущности, от трех-четырех первобытных нужд, из которых главная – забота о питье. Малейшее изменение одной из этих нужд произвело бы значительные перемены в нашей нравственной жизни. Если бы в один прекрасный день сделалась общей уверенность, что человек может обойтись без мяса животных, то произошла бы не только великая экономическая революция, – потому что бык, для того чтобы произвести фунт мяса, потребляет более ста фунтов корма, – произошло бы еще нравственное улучшение, вероятно столь же важное и, разумеется, более искреннее и долговечное, чем если бы Посланник Отца вернулся вторично посетить нашу землю и исправить заблуждения и забывчивость своего первого путешествия. Действительно, констатируется, что человек, покинувший мясную пищу, почти необходимо отказывается от алкоголя, а отказавшийся от алкоголя покидает в силу этого большинство грубых и жестоких удовольствий. Таким образом, известного рода обаяние, предубеждение и страстная погоня за этими удовольствиями составляют великое препятствие к гармоническому развитию человечества. Отказаться от них, – значит создать себе благородный досуг, иные желания, надежду на развлечение, которое будет необходимо возвышеннее, ибо не в состоянии будет оставаться на том же низком уровне, как удовольствие, порождаемое алкоголем. Но приведется ли нам дожить до этого более легкого и чистого времени? Преступление алкоголя не в том только, что он убивает своих приверженцев и отравляет половину расы, а и в том, что он оказывает косвенное, но глубокое влияние даже на идеи тех, которые с испугом от него сторонятся. Он поддерживает в массе и, благодаря ее неотразимому действию, даже в обычной жизни избранных понятие об удовольствии, искажающем и унижающем все, что касается отдыха, мира, расцвета и радости человека; и можно сказать, что в данную минуту он делает почти невозможным появление идеала счастья, более реального, более глубокого, серьезного, остроумного и гуманного. Очевидно, что этот идеал счастья кажется еще весьма призрачным и незначительным; а уверенность тех, которые убеждены, будто наша раса ошибалась до сих пор в выборе пищевых продуктов, предполагая даже, что это будет доказано всеми опытами, употребит, как и всякая уверенность, бесконечно много времени, пока проникнет в смутную массу, которую должна просветить и облегчить. Но, кто знает, не это ли средство приберегается природой на тот случай, когда борьба за существование, которая является в данный момент борьбою за мясо и алкоголь, двойной источник расточительности и несправедливости, питающий все остальные, двойной символ нужды и счастья, которых нельзя назвать человеческими, станет наконец решительно невыносимой?

VI

Куда идет человечество? Такая забота о конечной цели является чисто человеческой чертой, чем-то в роде провинциализма или недостатка нашего разума, и ничего, по-видимому, не имеет общего со всемирной действительностью. Каждая вещь